Но вечером Пат не позвонила. «Наверное, совсем потеряла голову от Саппоро, ведь она так давно рвалась в Японию, – нимало не волнуясь, но чувствуя некоторую обиду, подумал он. – Утром я сам позвоню туда в телецентр и все узнаю». Высосав полпинты коньяку и растянувшись на постели всем своим красивым, вальяжным телом, Стив спокойно уснул. Среди ночи ему мерещился почему-то детский плач, и, сам причмокивая во сне, как младенец, он счастливо улыбался этим ласкающим сердце звукам.
Утром в спешке и суете накопившихся за день дел Стив не думал о жене. То, что от Пат так ничего и нет, он осознал только после полудня. Он немедленно связался с телестудией в Саппоро и с удивлением узнал, что никакой Патриции Фоулбарт с Си-Эм-Ти у них не появлялось. Страшно выругавшись, Стив набрал номер военной базы, но там кокетливый девичий голос проворковал, что самолет – дальше следовал утомительный ряд цифр и аббревиатур – пилотируемый капитаном ВВС США Хаваншитой Четаном, приземлился на базе в Иокогаме точно в назначенное время, а большего она сообщать не имеет права.
Стив до боли сжал кулаки, и тонкие ноздри его прямого крупного носа задрожали мелкой гневной дрожью. Оставалась Шерс. Стив нажимал кнопки с такой силой, словно хотел намертво впечатать их в корпус, и чувствовал, как внутри него закипает темная, глухая, страшная ярость. У Брикси долго не брали трубку, а потом какой-то мужской голос пробасил, что сегодня утром миссис Четан родила мальчика и находится в акушерском отделении больницы Святой Евгении. Круг замкнулся.
И тогда в беспомощном гневе сильного умного мужчины Стив все понял. Он понял и ее взбудораженное состояние в последний день, которое он приписывал поездке в Японию, и неожиданные слезы при прощании, и даже то, что послужило последней каплей в принятии этого чудовищного решения, – Брикси со своим пузом на сносях, будь она трижды проклята!
Свет ламп показался Стивену черным. Он рванул ворот рубашки и уперся лбом в теплую дубовую панель стола. Он никогда не верил женщинам до конца – и, черт побери, был прав! Они лгали, лгут и будут лгать, даже самые лучшие из них, лгать в самом больном, самом уязвимом. Перед его глазами всплыло насмешливое лицо Руфи, и он вспомнил ее слова: «Эта шлюшка с телевидения „Гранада»».
Руфь! Только она была честна, пусть унизительно, пусть зло, но она никогда не опускалась до лжи – ни телом, ни словами, ни поступками. Но теперь нет и ее, как никогда не будет у него сына. Стив скрипнул зубами, не позволяя себе застонать. Он спас ее, он сделал из нее женщину, человека, профессионала, он пожертвовал ради нее свободой, он… Но тут Стив оборвал себя. «Неужели ты распустил слюни, как двадцатилетний мальчишка, старина? Признайся себе, ты сам вынудил ее солгать так страшно – раз. Ты ослеп от своей сопливой радости – это два. И наконец, и это главное – ты не любишь ее. А потому заткнись, Стиви, и, если хочешь спокойно дожить свой век, прими это как данность, как очередной ход партнера, который называется Жизнь».
И Стив немедленно позвонил в Ноттингем, где все уже спали, торжественно объявив, что непременно приедет на это Рождество.
* * *
Над Атлантикой самолет ужасно болтало, и Пат не знала, кого благодарить за то, что из-за этой болтанки она никак не может сосредоточиться на самом главном, с неизбежностью стоящем перед ней вопросе: как она вернется домой.
Но, проваливаясь в короткое забытье, сидя между тюками с парашютами и какими-то металлическими ящиками, она видела перед собой не лицо Стива, а белую маску с высоко очерченными дугами бровей, и ее еще не успевшее остыть после недавнего пожара страсти тело сводила легкая судорога наслаждения.
Это была сила мужской власти над нею. Власти жестокой, унизительной, безоговорочной, но дарившей за такое рабство ни с чем не сравнимую радость – не только телесную, но, как с отвращением понимала теперь Пат, и душевную.
Временами ее охватывало непреодолимое желание бросить все, что составляло смысл ее жизни до этих тридцати лет, и вернуться назад, в тот гостиничный номер, где она могла бы валяться в ногах у бесстрастного загадочного доктора Наоэ, вымаливая и получая его чудовищные ласки. Но, усилием воли возвращая себя к действительности, Пат начинала со жгучей ненавистью ощущать свое тело – изгаженное и растоптанное японцем.
После Бермуд болтанка прошла, и остаток пути Пат провела, неподвижно глядя в одну точку и пытаясь выстроить разговор с мужем хотя бы на первые, самые трудные минуты. Стив, конечно, все уже понял… И вдруг, как вспышкой молнии, Пат озарило: весь этот долгий путь она думала совсем не об уничтоженном ею ребенке – а о странном приключении, пережитом ею, приключении, о котором вряд ли когда-нибудь кто-то узнает. А что касается аборта – что ж, в том мире отношений мужчины и женщины, который открылся ей вчера, это лишь достойный ответ, это лишь мера за меру… «Боинг» затрясся на посадочной полосе, но Пат даже не повернула головы к иллюминатору.
Хаваншита выскочил первым, забыв помочь пассажирке, наверно, надеясь сразу увидеть свою Брикси. Однако на поле не было ни Брикси, ни Стива. Но Пат при этом почувствовала сосущую под ложечкой пронзительную тоску, а индеец, наоборот, заулыбался, показывая все тридцать два ослепительных зуба.
– Я сейчас же еду в город увидеть сына и возьму вас с собой, – обратился он к Пат.
– Сына? Какого сына? – тупо переспросила она.
– Второго, разумеется, – расхохотался Хаваншита и, неожиданно схватив Пат на руки, высоко подбросил ее. – У меня будет много сыновей, йо-хо-хо!
И Пат, падая в железные объятия пилота, вдруг явственно услышала произнесенные равнодушным стерильным голосом слова: «Большой срок… кровопотеря»….
– Пустите меня! – зло огрызнулась она, стыдясь своего тона, но не в силах с собой справиться. – Меня это совершенно не касается.
Хаваншита мгновенно отпустил ее, но поглядел с таким не прикрытым сочувствием, что Пат едва сдержала слезы.
– Простите. Я буду в машине через пару минут.
Буквально выпрыгнув из джипа на Делавар-Ривер, Пат долго не могла решить, куда отправиться: домой или сразу на работу, но потом решила прежде всего зайти в какое-нибудь кафе, выпить кофе с коньяком и привести в порядок свои чувства. Ноги сами привели ее к маленькой итальянской кофейне с претенциозным названием «У Лукулла», где она часто бывала в последнее время со Стивом.
Расплачиваясь за стойкой, Пат спиной почувствовала чей-то тяжелый упорный взгляд. Она никогда не оборачивалась в подобных случаях, но ее тело, всего за какие-то несколько часов привыкшее повиноваться, повернулось само. В углу за столиком, уставленным множеством пустых рюмок, сидел Стив.
