«Все-таки пора взглянуть на бабу, которая с маниакальным упорством перебегает мне все дороги, – решила Ирина. – Надираться, прощения просить, реветь обнявшись и скулить про саратовские огни, как в прошлый раз, не будем. Но имею же я право узнать, скажет ли она мне в лицо спасибо. По телефону поблагодарить не удосужилась ни днем, ни вечером. А ведь, в сущности, я ее трудоустроила. Нет, что-то есть в физическом уничтожении соперниц, прости господи». В тот момент она с нелепой завистью думала о балетных, подпиливающих друг другу каблуки и сталкивающих с лестницы. Не мучаются нимфы угрызениями совести, хоть ногу врагиня сломай, хоть шею.
Достоинства в таком поведении не было. Но, начав с Рината, Ирина играла на опережение. Расчетливо нарывалась на минувшие горести, будто делала профилактические прививки перед отъездом в не отягченную цивилизацией страну. Ей хотелось явиться без предупреждения и рассмотреть коварную Татьяну вблизи, когда ее маска висит на гвоздике возле входной двери. Может, удастся понять, почему сценаристка оказалась на Иринином месте и в постели Кости, и в фирме Евгения Владиславовича. При таком замещении женщины должны быть либо неотличимо похожи, либо откровенно, вызывающе различны. На кого потянет Арсения, если Ирина всего лишь катализатор, а не основное вещество в неведомой химической реакции? Конечно, она так не рассуждала. Тот, кто хоть на миг допустил, что не является основным веществом, бороться за место под солнцем не может. Просто чувствовала злое жестокое любопытство. Оделась, накрасилась и двинулась в подземку, слабо осознавая, что ее подташнивает от голода. Такси ей давно было по карману, но пробки страшили сильнее непролазного многолюдства. Еще не хватало тратить на дорогу, читай, жертвовать Татьяне лишнее время. Как пишут в квартирных объявлениях, пешком до метро три минуты, на машине – десять. И в мегаполисе огородами всегда быстрее.
Квартира располагалась на первом этаже убогой панельки, но до метро было всего минут пять ходу. Обитая черным дерматином, из которого кое-где торчал грязный ватин, хлипкая дверь смотрелась непристойно рядом с тремя современными мощными блестящими соседками. Заляпанного краской всех ремонтов звонка было противно касаться. Арсений подумал, что житие с таким входом может оказывать на человеческую психику не лучшее воздействие. И позвонил.
Татьяна открыла быстро. Черные джинсы, черная футболка, косметики нет, волосы если и покрашены, то в свой естественный светло-русый цвет. Раньше они закрывали полспины, она укоротила их до плеч, и в облике появилась какая-то бесшабашность, готовность рвануть вперед. Она стала более обтекаемой, но не поправилась, скорее отъелась качеством, а не количеством. Можно было с удивлением констатировать, что семь лет ее не изменили. Поставь рядом с двадцатитрехлетними, за них и сойдет. Но с недавних пор Арсений знал, что это обман зрения. Ему позвонила девушка, которую ностальгия пригнала из Америки. Он сам провожал ее туда пять лет назад после упоительной ночи из тех, какие горазда устраивать скорая разлука. Выдержала искательница корней трое суток из четырнадцати, обменяла билет и со словами «Вы себе не представляете, во что здесь превращаетесь» улетела. Смысл высказывания мог быть двояким. Если имелись в виду гостиничное и ресторанное обслуживание, пробки, уличная грязь, низкий культурный уровень и мрачные физиономии россиян, то спору нет. Но она не по-пуритански трахнулась со всеми, кто некогда был ей дорог. И если вела речь о преимуществе заокеанских любовников, то обижала. Как бы то ни было, Арсений не заметил в ее внешности и намека на прошедшие годы. А потом стал рассматривать фотографии с вечеринок, устроенных в ее честь. Там, где гостья была одна или в окружении мужчин, впечатление подтверждалось. Но рядом с более молодыми девушками все пять лет были с нею. Застывшее на снимке, лишенное ежесекундных мимических изменений лицо словно отяжелело и огрубело, хотя ни морщинки на нем не появилось.
Это знание позволило Арсению не всматриваться. Татьяна же изучала его дольше и пристальнее, как свое отражение в зеркале. И похоже, осталась довольной. Это «дольше» измерялось секундами и все равно ощущалось. Что-то творилось со временем, пока он стоял на пороге.
– Привет, – сказал Арсений и протянул ей букет и коробку конфет.
– Привет, – ответила Татьяна и взяла классический принос. – Не вздумайте снимать обувь, заходите в комнату, я сейчас – цветы в воду, чайник на плиту – минута.
– Мы не успели перейти на «ты»? Давайте исправим это недоразумение, – предложил он что-то из себя, раннего и неотразимого, – коньяк действовал.
– Дурное дело не хитрое, – засмеялась она. – Считай, что исправили. Проходи, проходи, тут не заблудишься.
«Да уж», – подумал он, делая два шага из прихожей. Татьяне понадобилось четыре, чтобы скрыться в кухне. Единственная комната действовала как удар в солнечное сплетение. Полированная низкая и широкая мебель семидесятых годов прошлого века, еще «достеночного» периода, жесткие кресла с деревянными подлокотниками, большой красно-коричневый ковер на стене, маленький сине-бежевый на полу. Сервант был выдвинут вперед на метр, за ним стояли покореженные листы фанеры. Вплотную к стройматериалам пристроили диван-кровать, и один конец спального места оказался за сервантом. В другой упирался неподъемный трехстворчатый шкаф. И всего три предмета из третьего тысячелетия – небольшой плоский телевизор, ноутбук и складная кровать с матрасом, которую Татьяна небрежно прикрыла большим шелковым платком. Значит, решила проблему сна. А говорила, невозможно. Интересно, как ей удается раскладывать предмет, который только в двадцати квадратных метрах пустоты мог бы сойти за компактный? Почему она вообще до сих пор из этого ада не переехала? Арсений, изредка видевший в малохудожественных, но все-таки не документальных фильмах съемное жилье, не был готов к реальности. Неужели у кого-то хватает наглости, не заменив свой хлам простенькой, но чистенькой мебелью из «Икеа», брать деньги за проживание тут? Сами должны платить жилицам за то, что, по сути, охраняют квартиры. Иначе все пустующие давно были бы захвачены.
Вошла Татьяна с чашками, в каждой – по пакетику чая. Затем еще носила чайник, сахарницу, вазочку с вареньем, розетки, ложки, конфеты, презентованные Арсением. Он все стоял посреди комнаты.
– Садись, – пригласила она. – Кресло двигай, на диване неудобно.
«Я помню», – чуть не сказал он. Теперь, когда она, молодая и энергичная, была рядом, обстановка перестала пугать. Наоборот, на него снизошло что-то вроде покоя. Будто забрел в юности с каким-нибудь приятелем к его бабушке. Тогда эти советские гробы веселили, а не угнетали.
