– Обиделся? – забеспокоилась Татьяна, подтверждая догадку о том, что ссориться с ним опасно для ее будущей карьеры.
– Нет, конечно, – задумчиво отозвался Арсений.
И подумал: «Если предложить ей интим и покровительство, согласится?» Напряжение в чреслах сигналило, что он мог и озвучить мысль. Второй принцип застолья: не можешь уложить женщину на стол – заводи разговор. Почему в наших принципах нет единственно разумного – откланяйся и иди домой, непонятно.
– В понедельник я размышлял о нынешних семьях. И вспомнил твою, нестандартную. Но беспокоить не решился. А сегодня днем застрелился мой женатый друг. И я напросился к тебе на разговор.
Он сам удивился, насколько мирно и обыденно выглядела эта причина без Ирины, взбудоражившей его до того, что он мотается по бабам, едва сдерживая похотливые порывы.
– А почему застрелился? – тихо и почему-то виновато спросила Татьяна.
Арсений вкратце изложил прощальную записку.
– Бедненький, – вздохнула она. – Надо же, приблизился вплотную к пустоте с большой буквы. Мог бы стать счастливым буддистом, это модно. А он Творца любил. И умер из-за неразделенной любви. Когда говорят, что Рождество или Пасху глупо отмечать уборкой и готовкой, я возражаю. Людям себе и близким лень устраивать праздники. А тут ради Бога стараются. Такую чистоту наводят, что, кажется, звенит. Прекрасно, да? И убить себя из-за того, что с неземным контакта нет, – подвиг. То есть у нас слабость веры и грех. Но все равно подвиг.
– Так просто? Слушай, а тебя совсем не напрягло, что взрослый бизнесмен…
– А разве взрослый бизнесмен и поиск истины несовместимы? Между прочим, во всем мире верующих становится больше.
– Техники народ боится, как раньше грозы, вот и ищет защиты, – пробормотал Арсений. Разговор поворачивал не туда, но он уже сомневался, стоит ли возвращать его к избранничеству.
Раздался звонок в дверь. Татьяна недоуменно подняла брови и встала:
– Я никого не жду, но узнаю, что случилось.
Арсений закостенел в неудобном, поднимающем бедра к животу кресле и уже давно мечтал сменить положение. Теперь можно было сесть на диван, чтобы заодно его было не видно из прихожей. Он испытал почти блаженство. Щелкнул замок.
– Здравствуй. Я была тут недалеко по делам. Решила заглянуть.
Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь. Значит, Арсений умирал под нарочито спокойный голос Ирины. «А сейчас явится папа, – промелькнуло у него в голове. – И они с Татьяной уйдут в ванную, чтобы обсудить распорядок завтрашнего дня». Арсений ждал, что Ирина узнает от подруги, кто он. Но своего участия в этом кошмаре не предполагал. Вспомнилась нелепица. Жена его друга подала на развод. Пока адвокаты возились с бумажками, он встретил милую девушку. Собрался жениться, как только освободится. И тут кто-то выложил в Интернет две последние фотографии супругов. На од ной они стояли лицом к лицу, очень близко, на второй развернулись к камере. Девушка взяла лупу, чтобы рассмотреть посмевшую бросить ее любимого стерву, и с воплем «Кобелина проклятый, она тебе нужнее, чем ты ей, при чем тут я!» убежала навсегда. Он показывал снимки ребятам и умолял объяснить, что случилось. Никто ничего не понимал. Наконец чья-то подруга тоже взяла лупу и долго смеялась. На фотографии, где мужчина и женщина отстранились друг от друга, его член распирал узкие джинсы.
– Я не одна, не обижайся. Если что-то срочное, давай выйдем, – услышал он голос Татьяны, будто издалека.
– Не отвлекайся, я заглянула на минутку.
В принципе и застать не надеялась, – ответила Ирина.
Щелкнул замок. Арсений хотел снова пересесть в кресло и почувствовал, что не в состоянии подняться. Отпустило через несколько минут, но контуженным. Он начал воспринимать происходящее, будто со стороны в готовом «фильме» о нем. Нечего было обдумывать, все было ясно. Материал одновременно снимался, просматривался, озвучивался и монтировался. И уже не важно было, есть ли в словах и жестах вторые, пятые, десятые смыслы. Первые-то не слишком волновали.
Татьяна:
– Ирина забегала. Первый секретарь Евгения Владиславовича. Помнишь? Мы теперь редко видимся, заняты, в разных концах города живем. Так что удивила, если честно.
Арсений:
– Иногда тянет к определенным людям. Сам тут такой сижу.
Татьяна:
– Ты другой. Ладно, проехали. На чем мы остановились?
Арсений:
– Когда ты рассказывала про семейную тайну, я не задал один вопрос. Тогда его у меня просто не возникло. Но ответ нужен. Ты твердила, что не намерена участвовать в обмане. Но ни словом не пожалела своих родственников. И мужчин и женщин. Они ведь тоже могут разлюбить. Смотри, у опостылевших очагов их держат страхом, им плохо. Ты хоть бы намекнула, что хочешь отпустить рабов на волю, за счастьем.
Татьяна (неожиданно резко и презрительно):
– Как я их отпущу? Они – не мои рабы, а суеверий. Думаешь, Татьяны грозились кого-то извести? Никогда! И мне не заповедовали. Все сами воображали некую кару за отступничество и награду за верность. Сами себя и боялись, и премировали. Сейчас я знаю, что еще было, кроме нежелания лгать и обрекать на это свою внучку. Наша семья превращалась в секту. И ей уже не хранительница была нужна, а повелительница. А спрос рождает предложение. У Татьян на святости крышу заметно сносило.
Арсений:
– Да, семья – секта, и все секты метят в большие семьи.
Татьяна:
– На бабушкину годину, когда все собрались, я объявила, что согласно завещанию мы все переходим в распоряжение своих ангелов-хранителей, как нормальные люди. Меня нарек ли Татьяной только для того, чтобы я огласила последний привет. Страшно было, казалось, сейчас меня какой-нибудь глас проклянет или сама сдохну. Но ничего, обошлось. Угадай, что начали творить рабы на свободе? Первым ушел от мамы мой папа. Это все.
Ее сухие глаза отчаянно договаривали: «Я думала, честность принесет мне радость. Но вдруг почувствовала себя никем. И чтобы то ли самоутвердиться, то ли уравняться в грехах с родными, которые пустились во все тяжкие, увела у Иринки Костю. И потеряла лучшую подругу. Мне до сих пор больно. Если бы тебя здесь не было, я впустила бы ее». Арсению не дано было прочитать этот нехитрый текст во взгляде дословно. Но то, что она хочет побыть одна, он уловил. Поблагодарил и ушел. Про таких визитеров Александр когда-то говорил: «Набегут, душу вывернут наизнанку, убегут, а я думай: „Зачем приходили?“»
Арсений спустился в метро – безлюдье, только на дальнем конце перрона маячили три бесцветные фигуры. Недоуменно взглянул на часы – ясно, полночь. На ближней к нему скамейке неподвижно сидела Ирина.
Бледная, ссутулившаяся, отрешенная, она казалась воплощением горечи, которую миллионы людей день за днем несут в подземку, чтобы растворить в грохоте, выкрикнуть в толчее или придавить задом на неожиданно освободившемся сиденье. Наверное, узнала его плащ на вешалке, и, раздавленная несправедливостью рока, страдала, ничего вокруг не замечая.
