Вошла Татьяна с чашками, в каждой – по пакетику чая. Затем еще носила чайник, сахарницу, вазочку с вареньем, розетки, ложки, конфеты, презентованные Арсением. Он все стоял посреди комнаты.
– Садись, – пригласила она. – Кресло двигай, на диване неудобно.
«Я помню», – чуть не сказал он. Теперь, когда она, молодая и энергичная, была рядом, обстановка перестала пугать. Наоборот, на него снизошло что-то вроде покоя. Будто забрел в юности с каким-нибудь приятелем к его бабушке. Тогда эти советские гробы веселили, а не угнетали.
– А я все здесь живу, – усмехнулась Татьяна. – Знаешь, в такой съемной квартире есть свои плюсы. Во-первых, цена приемлемая. Я не соблазняюсь более приличными условиями и почти накопила на однокомнатную. А может, с двушкой повезет. В таком же доме, такого же качества, но пустая и своя. Во-вторых, я узнала особый кайф плевать на чужое. Со своим извелась бы, то обои сменить хочется, то раковину, то что-то из мебели купить, то из электроприборов. Суета. В-третьих, волей-неволей пришлось заценить общественные места. Мне так хорошо в парках, музеях, кафешках с их пластиковыми интерьерами, даже в метро. Вообще хуже, чем здесь, нигде быть не может. Поэтому все время тянет уйти. Многие мои знакомые из домов не выходят, говорят, поводов нет. А у меня сам дом – повод.
Арсений смутно осознавал, что начинает заводиться. Опять же, как в юности, второй раз за вечер, независимо от собственной воли. Сначала курва Галка своего добилась – до сих пор было стыдно. Теперь Татьяна, которая ни сном ни духом, зачем он явился, да он и сам уже ни сном ни духом, только его штаны все явственней догадываются об истинной цели визита. До сих пор ничей оптимизм физического действия на него не оказывал. Контраст с депрессивной обстановкой влиял, что ли? Комментировать то, что Татьяна навыдумывала, чтобы себя успокаивать, было неохота. Ее молодость прошла в дыре, чужой дыре, из которой даже испорченную фанеру не разрешали убрать. Да и что толку, если сервант, диван и шкаф все равно вдоль стены не помещались. Хотя, если в родительском доме примерно то же самое, лучше ненавидеть этот. Она смотрела на него серьезно и вопросительно. Он молчал.
– Ой, у тебя же ко мне нетелефонный разговор, а я о своем болтаю.
Она не утратила способности задавать себе новую тему, если прежняя иссякала. И ее старомодное «ой», так бесившее Арсения семь лет назад, теперь умиляло.
– У тебя тоже нетелефонный, – с трудом выговорил он.
И с надеждой подумал: «Это коньяк. Сейчас самый глухой момент, мне нехорошо, но скоро все пройдет. Слава богу, что я счел неприличным нести к женщине на ночь глядя спиртное. И она не решилась мне предлагать».
– Точно! Если выдать жалобы квартирантки, потом с МГТС не расплатишься, – простодушно согласилась Татьяна.
Ясно было, что долго разговаривать по сотовому ей вообще не приходилось. Арсений был в незнакомом мире, где экономили деньги на связи.
– Можно чаю погорячее? – тянул время до выздоровления он.
– Конечно, сейчас.
Пока она возилась в кухне, мини-похмелье благополучно кончилось. Организм уяснил, что рюмашки для поддержания анестезии не будет, и сдался. Арсений съел прямо из вазочки несколько полных ложек смородинового варенья. Маленькая посудина почти опустела. Он смутился – алкоголь больше не будоражил наглость – и культурно размазал немного лиловатого сиропа по своей розетке, будто оттуда и лакомился. Вернулась Татьяна с новым заварочным пакетиком, какой-то баночкой для использованного и чайником. При виде льющегося в чашку кипятка Арсения бросило в пот. Он понял, что любая жидкость, кроме минералки, будет вызывать отвращение. Но не просить же сменить напиток. И не давиться же дымящимся чаем.
– Я, собственно, пришел узнать, чем кончилась история с твоим избранничеством? Ответь, пожалуйста, это очень важно. Я после объясню, зачем спрашиваю.
Главный принцип российского застолья – не можешь пить, не важно что, – заводи разговор. Татьяна, не ведавшая, каким законам подчинялся гость, вытаращила глаза. Гримаса испуга и недоумения смутила Арсения. «Неужели она все наврала тогда и теперь не может понять, о чем речь?» – неприятно поразился он. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Очевидно, Арсений поторопился счесть себя независимым от градусов, раз выпалил:
– Так ты тогда фантазировала, мягко выражаясь? Никакая ты не хранительница?
– Как ты мог такое подумать, а? – обиженно укорила Татьяна. – Зачем мне было тебе лгать про то, что я не хочу лгать своей семье? Чтобы остаться и попытаться тебя собой заинтересовать? Соблазнить? Покрасоваться честностью? Вызвать жалость? – Она вряд ли соображала, что с вопросительной интонацией называет реальные причины, но голос окреп. – Арсений, ты увидел убожество, в котором я существую, и заподозрил, что тогда мне взбрело в голову отдаться тебе и перебраться в твою квартиру? Я похожа на дебилку, которая в жизни разыгрывает историю про Золушку? Ты, наверное, в курсе, что там одна из сестер себе пятку топором отрубила, чтобы нога в туфельку влезла? Да, такая сказочка в неадаптированном виде. Я в принца не верю, Арсений, а в пятку – да. Но даже ради дворца на членовредительство не пойду. То есть не буду придумывать сомнительных повестей про своих родных. Ты представляешь, сколько лет прошло? Семь! Когда ты позвонил насчет ресторана, я была свято уверена, что мы будем говорить о Евгении Владиславовиче. Ты ведь в курсе, что он пригласил меня к себе работать? Или не поставлен в известность? Слушай, мне, профессиональной сценаристке, легче было вообразить, будто сын, пользуясь старым знакомством, обратится с какой-то просьбой, ну, там, за здоровьем отца бдительно следить, таблетки какие-нибудь по часам давать. Я просто не готова была к тому, что ты помнишь про бабушкино завещание.
– Извини, у меня действительно особенная память, – смутился он. – Дикая ситуация. Можешь не отвечать. Я пойду.
– Не спеши. Все, шок прошел. Только я не представляю, что ты надеешься услышать. Говорить-то, в сущности, не о чем. Вот когда я не знала, на что решиться, тогда было.
Арсений четко осознал: она не соблазнилась ужином, как напрасной тратой времени. Ей к завтрашнему дню надо красить ногти, накручивать волосы на бигуди, гладить платье, подбирать к нему туфли, складывать мелочи в сумку, как еще женщины готовятся к работе. Она пригласила его, думая, что он за первой и единственной чашкой чая попросит о какой-нибудь мелочи, важной для их семьи, и уйдет. А он расселся и затронул тему, на которую ей, скорее всего, невмоготу говорить. Заставил вспомнить неловкое приключение, о котором она старалась забыть. Татьяна позвала не мужчину из прошлого, а сына начальника из настоящего. В свои благословенные тридцать она чувствовала его желание, но ответить по-простому не могла. Слишком рано и опасно было все запутывать. Еще к обязанностям не приступила, а уже не отказывала родственникам шефа в гостеприимстве. Даже не спросила, откуда у него ее номер. Все, что связано с новым местом, воспринимала как должное. Умеет отец персональных ассистенток выбирать.
