слышишь? — заверяю ее и сам на это надеюсь, в противном случае… отказываюсь думать, что это окажется не так.
Я нажимаю кнопку вызовы медсестры, и когда та появляется в палате, прошу сделать Лене укол успокоительного. Глажу дочь по голове, пока она не проваливается в сон, и иду на поиски врача, чтобы узнать о состоянии Соны. Возможно, мне разрешат ее увидеть, хотя маловероятно, если она сейчас находится в реанимации.
Пообщавшись с Боровицким, врачом Соны, чувствую, как меня опять начинает штормить. В глазах темнеет от эмоций, когда он перечисляет повреждения девочки. Кажется, он еще что-то говорит, но я пропускаю эти слова мимо ушей, вспоминая нашу первую встречу, и то, как Сона стыдливо опускала глаза, когда я заметил шрамы на ее руках.
— К ней можно? Хотя бы на пару минут, — прошу я и тянусь за бумажником в карман пиджака, чтобы отблагодарить.
— Уберите. Это лишнее. Девушка сейчас находится в реанимации. Состояние тяжелое. Я бы в любом случае не пустил, будь вы даже ее родителем…
— Ее мать сейчас за тысячу километров, я единственный близкий человек, — перебиваю его. — Буквально на пару минут, — не припомню, когда был таким вежливым в последний раз, но сейчас хочу увидеть эту маленькую беззащитную девочку, которой необходима моя поддержка.
Подумав несколько мгновений, Боровицкий достает телефон и кому-то набирает, дает разрешение мне пройти и кивает головой, чтобы шел за ним. Позвоночник продирает озноб, когда я переступаю палату и вижу Сону.
Губы белые, обмотанная проводами… Такая хрупкая и маленькая. Так неправильно. Так не должно быть.
— Не подходите, — доносится голос врача, когда я делаю к ней шаг.
— Я на пару секунд, — руки сами тянутся к ней и касаются кончиков ее пальцев.
Они холодные. Я аккуратно сжимаю их и наблюдаю за ее лицом, точнее тем, что сейчас видно, надеясь увидеть хоть какую-то реакцию, но ничего не происходит. Сона подключена к аппарату искусственной вентиляции легких, а буквально несколько часов назад смотрела на меня в коридоре офиса.
— Ну все. Достаточно, — произносит механический голос за спиной.
Делаю шаг назад, отпуская руку Соны, и выхожу из реанимации, чувствуя, как в грудь прилетает третий острый предмет, окончательно кромсая внутренности на куски. Заглядываю на обратной дороге к дочери. Лена спит. Я поправляю ей одеяло и иду на стоянку.
Домой возвращаться не хочу, но необходимо решить несколько вопросов. Возможно, договориться с клиникой, у которой лучше условия, чтобы перевести туда Сону. Но пока не уверен, что врач разрешит это сделать.
Возвращаюсь к машине и долго курю, глядя на здание больницы. Перед глазами стоит лицо Соны. Только не обмотанное проводами, каким я увидел его несколько минут назад, а с нежной улыбкой и искрящимся взглядом. По позвоночнику ползет холод от осознания, что ее жизнь находится сейчас на волоске…
Выкидываю окурок и достаю телефон. Не люблю быть гонцом плохих вестей, но я действительно единственный близкий человек для Соны после ее матери, который бы мог о ней позаботиться в этом городе. Мне необходимо ей сообщить, что ее дочь находится в реанимации в тяжелом состоянии по вине моей дочери. А ведь пару часов назад я думал, что у меня и у нее в запасе есть куча времени.
— Борис Александрович, вы второй день не появляетесь в офисе… Как дела у Лены и Соны? — с заминкой спрашивает Стефания, когда я отвечаю на ее звонок.
Зажимаю переносицу двумя пальцами, прикрыв уставшие глаза. Действительно, второй день не могу доехать до работы. Чувствую себя полностью вымотанным. Особенно после встречи с матерью Соны. Несколько часов назад я отвез ее на квартиру, которую помог снять ее дочери. Готовился к тому, что Ирина Сергеевна будет лить слезы в больнице, обвинять меня и Лену в аварии, клясть на чем свет стоит, но ничего подобного не прозвучало в наш адрес. Увидев ненадолго дочь, тихо сказала, что Сона сильная и обязательно выкарабкается, а потом не проронила ни слова до самой квартиры, отвернувшись к окну.
Теперь отчасти я понимаю, в кого эта девочка, которая цепляется сейчас за жизнь в стенах реанимации.
— Борис Александрович?.. — снова звучит в динамике голос Стефании.
— Лена почти в порядке. На следующей неделе обещают выписать домой.
— А Сона?
Это имя отзывается мучительной болью в груди.
— Пока не приходила в себя. Состояние стабильно тяжелое.
— Ох, — вздыхает Стефания. — Если что, вы звоните… И еще… Сделку Ивахненко без вас отказывается завершать, а завтра еще суд с Гордеевым, нужно ваше присутствие, он подал повторный иск…
— Да, я буду, — перебиваю помощницу, бросив взгляд на часы.
На четыре у меня назначена встреча со следователем, потом я обещал заглянуть к Лене, но все планы рушатся, когда я заезжаю домой, чтобы переодеться. Мне звонит Вика, сообщая, что подъехала к моему дому и требовательным голосом просит открыть дверь.
Скрепя сердце, впускаю бывшую жену на порог.
— Надеюсь, у тебя что-то срочное, потому что я сильно опаздываю.
— Очень срочное, Борь, — она сильно нервничает. — Наша дочь… Ты в курсе, что ей грозит срок? А если ее подружка умрет, то…
— Ты ради этого приехала ко мне? — угрожающе перебиваю ее.
— И не только. Я хочу, чтобы Лена опять жила со мной. Мы договаривались, что ты будешь за ней смотреть, и с ней ничего плохого не случится, а на деле…
— На деле ты в таких же родительских правах, как и я, но напомню, что ты выбрала получать ежемесячно деньги до ее совершеннолетия, чтобы не заниматься воспитанием дочери. Да, Лена виновата в аварии, но понесет не такое суровое наказание, которое предусмотрено уголовным кодексом, потому что Сона придет в себя. Врач говорит, что ее состояние стабилизируется. По поводу того, чтобы Лена жила с тобой — исключено.
Вика хмурит брови.
— Придет в себя, конечно, ее подруга! — взвивается она. — Но когда это случится, ты бы отдал им все, что попросят, а еще лучше не дожидался этого и заплатил им деньги, чтобы нашу дочь не посадили.
Я стискиваю челюсть с такой силой, что начинает трещать череп. Поднимаю руку вверх и смотрю на часы.
— Если у тебя все, то у меня еще куча дел, — киваю Вике на дверь.
Направляюсь к машине, чувствуя, что
