Удержалась от демонстрации эмоций этому предателю она тогда лишь потому, что была уже готова. Плела что-то про цивилизованность. И про знакомство с девочкой. Стояла на самом краю, но вниз не соскользнула.
Если Рома бил промеж глаз, то Бодин роман с сестрой Евгении Малич Нина Петровна восприняла как удар в спину. Несколько примиряла ее с сыном только причина их раздора. Как ни крути, а Богдан защищал интересы своей матери так, как он их понимал. И тем не менее… тем не менее, Нина твердо решила, что ни за что и никогда не позволит этому союзу состояться. Пусть она потеряла Ромку — не на того мужчину поставила, хотя и теребила до сих пор ее не к месту проснувшаяся тоска по разбитой любви и по мужу. Но Богдана она им не отдаст.
Потому что он — не имеет права тоже ее предавать. Не имеет. Она родила его, он ей должен.
Простая и эгоистичная формула, но только она — единственно действенная. Потому что мечты, надежды и ожидания — все блажь. Ими только подтереться и забыть. Не аргумент.
А теперь вот — внук.
Внук, которого она отчаянно, просто до слез хотела, и которого родила им именно та самая «Ю», которую Нина однажды так легко, до обидного просто отвадила от Бодьки, лишь утвердившись для самой себя в мысли, что та девочка его и не любила совсем. Любила бы — одной отповедью ее было бы не сломить.
Но сейчас, глядя на фотографию мальчика из детского сада, Нина задыхалась. Ее будто бы кипятком ошпарило. Опалило дыхательные пути, дышать больно: «Ю» родила ей внука. Родила и никто ничего не знал. Дала чужое имя. Любила? Бодю любила? Не боролась за него ни дня, ушла сразу, за секунду, исчезла, стерлась, оставив его один на один с собой и с разбитыми надеждами. Согласилась с безапелляционным Нининым «не ставь его перед выбором между мной и тобой». И не поставила.
Но родила внука.
Как такое возможно?
Когда они успели?
Почему молчали? Почему не сложилось? Теперь, когда она уже не смогла бы вмешаться — почему?
Вопросов было слишком много, и все они роились внутри черепной коробки Нины Петровны, которая так и не смогла перестать быть Моджеевской, как бабочки, которых сунули в банку, и они сбивают с крыльев пыльцу, ударяясь раз за разом о стекло, пытаясь вылететь к свету.
И по всему выходило, что сейчас с этими вопросами она осталась в одиночестве. Потому что никто не мог бы прийти ей на помощь. Богдан не сказал. Роман — не сказал. Возможно, не сказала и Таня. Они все оказались не с ней.
Несколько дней назад, когда на генерального директора «MODELITCorporation», Богдана Моджеевского, началась активная информационная атака, она поначалу не придала этому никакого особенного значения. Во-первых, все тычки не выходили за пределы желтизны. Во-вторых — ну сфотографировали его с ребенком возле детского сада. Понимая, что Юля Малич в городе, хоть и замужем, Нина допускала, что Богдан может ошиваться поблизости. Потом появилась фотография с этой самой Юлей — их поймали в кафе, вместе все с тем же ребенком, лицо которого различалось с трудом.
Не обращать внимания и дальше становилось невозможно, и Нина Петровна попросила Коваля узнать о Юле и ребенке побольше, чтобы иметь представление, на что давить, чтобы отпинать их подальше, как в прошлый раз.
Она строила планы. Она обдумывала стратегию. В конце концов, у Юли есть муж, можно попробовать задействовать и его. А сегодня на завтрак Арсен принес ей результаты своего расследования. С фотографией мальчика в синей куртке.
Андрей Дмитриевич Ярославцев смотрел на нее Бодиными глазами и улыбался Бодиной улыбкой. И в душе Нины Петровны пополам с ядом горечи и обиды разливалась щенячья радость — у нее внук. Далекий, совсем незнакомый, даже чужой. Но у нее внук.
Между нею с одной стороны и Богданом, Таней и Ромой с другой выстроена великая китайская стена. И за этой стеной у нее — внук. И «Ю» тоже за этой стеной. Потому что никто ничего не сказал. Не посчитал необходимым. Выбросили из семьи как нечто ненужное, старое, отслужившее свое. И теперь не только мечты и желания, теперь не работал и долг. Нечему было сбываться.
Что происходило после, Нина Петровна помнила плохо — действовала на автомате.
Когда Арсен ушел на работу, она все еще оставалась в квартире. У нее хватало работы в шоуруме — весенняя коллекция на подходе, презентация на носу, выбор помещения в соседней области под новый магазин. Но она все еще оставалась в квартире, продолжая лихорадочно соображать, что делать дальше.
Ее мозг был устроен таким образом, что она не могла рефлексировать долго.
Когда-то, узнав о Ромкиной измене, она собрала чемоданы буквально за один день. И уехала, не слушая его извинений. Понимала она, что Моджеевский любит ее? Понимала. Видела, что он страдает. Да он в ногах валялся, лишь бы простила. Но Нина была полна решимости довести все до конца, чтобы сделать ему еще больнее. Потому что с предателями по-другому нельзя. И пусть сама разве что не выла в подушку по ночам, но ей было крайне важно обесценить его так же, как он обесценил ее. Потому что он-то до самого развода считал, что она его просто пугает. Останься она тогда — это была бы его победа. А позволить ему победить Нина не могла.
Потом точно так же быстро она действовала, убирая Юлю и убеждая Богдана как можно скорее уехать в Лондон, надеясь, что, сменив обстановку, он скоро все забудет.
Она не рефлексировала. Она действовала — методично и быстро. Как артиллерист, который видит жирную цель и испытывает непреодолимый соблазн уничтожить ее, если она досягаема.
Она не рефлексировала, но прямо сейчас слишком четко осознавала — ничего не получится. Все без толку. Никакие суды в мире не избавят от буквы «Ю» в Бодином телефоне. Никакие адвокаты не найдут способа лишить ее родительских прав. И самое страшное — сам Богдан ничего этого не допустит. Юля не ставила его перед выбором. Нина Петровна тоже пыталась его уберечь от необходимости выбирать. Но он сделал именно то, чего она и боялась. Он выбрал. Давно. В семнадцать лет, один раз и навсегда. Все остальное было зря.
А значит, этого самого мальчонку с голубыми глазами ей не видать, потому что она уже отстранена. Ее уже держат на расстоянии.
— Боже, глупость какая, — пробормотала Нина Петровна себе под нос и пришла в себя.
Стрелки на циферблате настенных часов показывали начало одиннадцатого. А в папке был номер детского сада, в который водили мальчика. Андрея Дмитриевича Ярославцева. А еще у Нины была уверенность, что только там она и сможет на него посмотреть, ближе ее не подпустят.
Собралась она шустро. Еще шустрее — запрыгнула в машину, безо всякой привычной степенности и элегантности. И только по пути сообразила заехать в детский магазин. Купить что-то… внуку. Плюшевый заяц, который ей понравился. Забавный робот на пульте управления. Мешок конфет — разных, потому что она не знала, какие он любит. Все это нашло место на заднем сидении ее автомобиля.
И еще через четверть часа она входила в калитку детского сада с единственным намерением — просто поглядеть. Поглядеть на мальчика. Большего, ей-богу, она делать не собиралась, до тех пор, пока не вломилась в кабинет заведующей, думая договориться с той о встречах за отдельную плату — на деньги, как известно, падки все, и особенно — бюджетники. Но едва вошла, лишь чудом не оглохла от удивленного и радостного:
— Нина? Нинка! Какими судьбами! Тысячу лет тебя не видела!
… у них с Царевичем оказалось много общего
***
— Ну ты даешь, Юлька! — восхитилась Маша, замирая с приоткрытым ртом в поисках подходящих слов. — Блин! И вот так просто взяла и съехалась?
— Вот так просто взяла и съехалась, — послушно кивнула Юля слава-богам-не-Ярославцева и вернулась в исходную позицию — к ноутбуку. Но Манька отступать просто так не собиралась. Манька жаждала подробностей, которыми Юля делиться категорически не хотела. Ну ей-богу — поди объясни постороннему человеку суть хитросплетений в ее, не побоимся этого слова, судьбе. И пусть Машка была не совсем посторонним человеком, но тем не менее.
