— Ну я бы тоже съехалась, не рассуждала… — мечтательно проговорила подружка и подперла кулачком подбородок, опершись локтем о стол. — Какой он офигенный, я тебе еще тогда говорила, когда он за запонками приходил… это что же получается? Это я вас свела, да?
— Получается… так, — в некотором замешательстве от выводов, но все-таки снова согласилась Юля, решив, что спорить выйдет дороже. Да и по времени дольше.
— Блин, Юлька! Тебе бы в партизаны! Слова не вытащишь. То есть вот… ты нашла ему запонки. Он их выкупил. Между вами пробежала искра, и он так прям сразу забрал тебя к себе? Прям с ребенком?
— В некотором смысле, у них с Царевичем оказалось много общего.
— У миллионера с твоим трехлеткой?
— Андрею еще нет трех. Ему в июле.
— Не цепляйся! Я о глобальном!
Маша и глобальное — это были две настолько несоприкасающиеся плоскости, что Юля едва сдержала смешок и в очередной раз решительно кивнула. А что ей еще оставалось? Подружка сначала начиталась новостей про плейбоя Моджеевского, будь он неладен (Юлька мысленно погрозила ему кулаком за такой статус), потом обнаружила в каком-то паблике свежеопубликованную фотографию их святого семейства за обедом в кафе — они нашли замечательное и достаточно демократичное заведение, в котором Богдан выглядел не менее органично, чем в дорогом ресторане, но при этом Юлька не чувствовала себя неловко или глупо.
Потом у Машунции случился кризис, в результате которого она пару дней дулась, что лучшая подруга совсем ничего ей не рассказала. В тот период она пыталась создать коалицию с Леркой, но та только отмахивалась и бежала дальше по своим делам. Ей было не до того, у нее в квартире разверзся ремонт и бывший парень предпринимал попытки вернуться, найдя в ремонте железобетонный повод — помочь. Ну а Машкин кризис оказался слишком краткосрочным и преобразовался в катарсис, за которым следовали обнимашки и текущий допрос.
И тщась совладать с настойчивым зудом, что вся эта шумиха в средствах массовой информации насчет Богдана неспроста, Юля держала оборону и по капле выдавала информацию, которую можно выдавать. Хотя и страшно. Очень страшно. Вдруг рано. Вдруг ничего еще не получится?
Вдруг?
Вдруг.
Вдруг!
— А если о глобальном, то я влюбилась, — очень тихо сказала Юлька и, что характерно, чистую правду.
— Чудище! — самодовольно объявила Машка. — Конечно, после Ярославцева недолго и влюбиться!
— Ну вот Диму я точно обсуждать не готова, и вообще — мне пора!
— Куда?
— Куда! В садик, за моим почти трехлеткой! — сообщила Юлька и захлопнула крышку ноутбука.
— Стоять! — запротестовала Маша. — Ты же так и не рассказала, как у вас это все развивалось!
— Зато будет что рассказать в следующий раз! — «Если придумаю…»
Партнерша и подружка этим полуобещанием, вроде бы, удовольствовалась. И расцеловав Юльку в обе щеки, все-таки отпустила. Можно даже сказать, благословила в путь. Потому Юлька, пока эдакая благодать снизошла, спешно собралась и ретировалась из магазина, оставив Машку все проверять и закрывать. Ей самой и правда хотелось поскорее свалить.
Не нравилась эта шумиха. Очень сильно не нравилась. И не давала покоя ни на минуту мысль, что что-то здесь не так. Не праздный интерес. Слишком четко по целям отрабатывают. Целенаправленно. Дима? Может, и Дима. Ему сейчас выгоднее всего. И он ближе всех, почти внутри этой ситуации. Вот только последствий Юля пока не ощущала, не понимала, во что выльется, но чутье в этом смысле у нее была хорошо развито. Еще с аудиторских времен — так безумно давно, оказывается, будто бы в прошлой реинкарнации.
Иногда она жалела о том времени, а иногда думала, что и к лучшему, что ушла. Сложно представить себе подобную занятость теперь, сегодня. А так она, по крайней мере, принадлежит себе. И Богдану тоже, да. Но сожаления теперь, возле Моджеевского, с которым они когда-то столь во многом соревновались, проступали все сильнее, потому что она отдавала себе отчет, что однажды повелась на тупой шантаж и не реализовала того, что могла бы. Ведь, в конце концов, ее работа в прошлом — это такая же большая часть ее самой, как сегодня, к примеру, сын. И эти две ее ипостаси могли бы соседствовать. Наверное…
Оказавшись на улице и сунув нос в шарф от порыва ветра, Юля улыбнулась, зная, что прохожие совсем не видят ее улыбки. Вытащила из сумки телефон и набрала Бодин номер.
— Между прочим, сейчас ты спасла двух человек! — весело сообщил ей Богдан вместо приветствия, как только принял звонок.
— Хорошие люди или типа Гитлера с Муссолини? Я могу отключиться, а ты их кончай!
— Вообще-то первый из этих спасенных — я.
— А второй?
— Один недопрограммист.
— И чем эта бестолочь провинилась? — хохотнула Юлька. Богдан-айтишник был для нее совершенно неведомым зверем. Даже Богдан-гендиректор осознавался проще. А ведь тоже совмещал! Как, возможно, могла бы она!
— Эта бестолочь профакапила сроки сдачи проекта, — фыркнул Моджеевский.
— Оу, — прокомментировала Юля. — И что вам за это будет?
— У меня — штрафы, СЕО я уволю, тимлид будет пахать пару суток. Бестолочь я собирался грохнуть, но вмешалась ты.
— А штрафы очень большие? — вкрадчиво уточнила Юлька.
Богдан завис на мгновение и, подхватив ее тон, спросил:
— А что?
— Я думаю, заказывать ли сегодня ужин или мы начинаем экономить прямо сейчас.
— У тебя продажи накрылись? — рассмеялся Бодя. — А я надеялся…
— У меня молодой развивающийся бизнес!
— Понял, — легко подхватил Моджеевский. — Значит, на ужин я пожарю картошки. Грибов купишь?
— Охотно. Видела тут неподалеку от автобусной остановки новый овощной магазин. Как раз по пути. А что? Шуток про то, что на моих ржавых побрякушках молодой бизнес не построишь, не будет?
— Не будет, но совет дать могу, — продолжал весело трепаться Богдан.
— Типа от старшего товарища? Валяй!
— Со стороны выглядит, что ты устроила не магазин, а музей, — принялся объяснять Моджеевский самым серьезным тоном. — А значит, твой трейд-маркетинг противоречит выбранному тобой направлению. Ну и да, работа с потенциальными клиентами у тебя совершенно нулевая, — и не сдержавшись, Богдан громко расхохотался в трубку.
Слушая его хохот, Юлька подумала, что в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Наполненной счастьем. Переполненной счастьем. И похожей на цветок, который едва выживал в пересохшей почве, и которому наконец дали напиться воды вдоволь. И она тоже тихо рассмеялась, мимо трубки, в шарф, так, чтобы он не слышал, а потом проговорила, подыгрывая ему и надеясь, что смешинки не прорываются:
— У меня слишком специфическая клиентура, чтобы ты в этом что-нибудь понимал! И к каждому клиенту индивидуальный подход!
— Да-да, я заметил! У меня для этого было достаточно времени.
— Ты тогда эти запонки как предлог придумал, чтобы меня побесить. Потому назвать тебя настоящим клиентом — сеять заблуждение… в Машкину голову.
— А ты заблуждаешься, что я намеревался тебя побесить, — хмыкнул Бодя.
— Ну давай, просвети меня, что ты там намеревался?
— Купить себе винтажные запонки. Мечта, между прочим.
— Вот прямо мечта?
— Не веришь?
— Ни капельки. На кой черт тебе это старье?
— Ну я же мажор. Мне положено выпендриваться.
— Карма?
— Одна девчонка велела.
— То есть это девчонка виновата?
— А у тебя все крайности, — проговорил Богдан, и было слышно, что он улыбается. — Никто ни в чем не виноват.
— Но ты же любишь мои крайности, — так же, как он, ответила Юля.
— Очень люблю!
— И я люблю. Все твои мажорские замашки. В конце концов, у девчонки тоже карма, — она помолчала, глядя в небо, сейчас похожее на сизовато-черную золу, еще не совсем ночное, но уже и далекое от сумерек. А потом сказала: — Я за Андреем. Ты еще долго будешь гонять подчиненных?
— Сегодня долго, — вздохнул Моджеевский, — а то расслабились. Давай машину пришлю, погода явно не для прогулок.
