ничего, но… ещё о берег бьются волны, ещё покачивается на ветру одинокая травинка, ещё пахнет морем и солью прохладный ветер… пи-и-и-и!
Тьма и тишина.
Сегодня этим героем была Ирка.
По-утиному переваливаясь (походку беременной женщины не спутаешь ни с какой другой) новая Петькина девушка по имени София пошла к грузовику.
А Ирка вдруг подумала, что ничего этого на самом деле нет.
На самом деле она умерла уже давно, ещё там, в храме.
Круглые немигающие глаза чёрной мамбы. Мгновенный бросок. Безболезненный укус. Стопроцентная летальность. Добрая Википедия давала целых сорок пять минут на то, чтобы яд проник в кровь и остановил дыхание. Ирку не довезли бы даже до ближайшего госпиталя. Но ей и не надо. Она осталась там на холодном полу разрушенного собора, и её глаза с жёлтым ведьмовским ободком радужки навсегда застыли, глядя в безоблачное сомалийское небо.
Тьма и тишина.
Кто эта девушка, с её именем и так похожая на неё, что спустилась по другой лестнице и уверенно пошла к лодке, Ирка не знала. Это была уже не она.
Снизу ей не было видно ни грузовик, ни мужчин, ни Софию. Только Петьку, что суетился, зачехляя лодку.
Она присела на столбик, к которому крепили концы (так же называется эта верёвка, которой привязывают лодку?). Петька пробежал мимо. И вдруг замер, словно в него выстрелили.
Медленно развернулся.
Ирка усмехнулась. Такое у него было лицо…
Шок. Потрясение. Смятение.
— Ну, привет, — сказала Ирка.
Петька не мог сказать ничего. Просто смотрел на неё как на привидение, на русалку, неожиданно вынырнувшую на берег, на… впрочем, какая разница.
Она ни разу не видела его настолько потрясённым.
— Зачем? — наконец, выдавил он. Хрипло, едва слышно.
«Ранение в шею. Он не мог говорить», — вспомнила Ирка слова медсестры.
Увидела шрамы, ещё розовые, ещё совсем свежие.
Чего не скажешь о животе его девушки, что тянул месяцев на восемь.
Ирка невольно посчитала: если рожать ей в августе, то залетела девчонка где-то в ноябре.
Где-то в ноябре, когда, прежде чем вернуться домой, Север полетел в Испанию.
Где-то в ноябре.
До того, как они поссорились, и он её ударил.
До того, как Воскресенский развёлся с женой.
До того, как почти Ирку поцеловал, и Петька увидел.
До того, как Петька узнал, что нашли труп мужика, что он убил, и открыли дело.
До того, как Воскресенский-старший отказался стать его адвокатом.
До того, как решил погибнуть.
Ирка никогда не видела в его глазах столько боли. Но она лишь мелькнула и скрылась за непроницаемой маской его лица с заострившимися скулами, обветренного морем, такого любимого и такого чужого, что сейчас как никогда оправдывало его прозвище Север.
— Зачем? — переспросила Ирка. Покачала головой, встала. — А ты не знаешь?
Нет, не она не заплакала. Не она небрежно не смахнула слёзы. Не она высоко подняла голову.
Наверху засмеялись и что-то громко воскликнули.
И тот, кто всегда больше делал, чем говорил. Тот, кто был чёртов «мужик сказал — мужик сделал». Тот, кто её любил, любил, а потом взял и полюбил другую, не кинулся к ней и не стал просить: «Пожалуйста, только ничего не говори». Это Ирка его спросила:
— Она ничего не знает, да?
— Нет, она ничего не знает, — прозвучал его голос, хриплый, словно простуженный, незнакомый. — Её зовут София. Она моя жена. И ей скоро рожать.
— Жена. Да, — кивнула Ирка. — Жена.
— Я всё объясню, Ир. Я обязательно всё объясню, только не сейчас, — смотрел он уже не на неё, а куда-то за спину.
Ирка могла не поворачиваться, чтобы понять: за спиной стоит Воскресенский.
— Спасибо, что и в этот раз обошлось без эпичного «это не то, о чём ты думаешь», — с лёгкой издёвкой усмехнулся Вадим.
— Вадик, — мотнул головой Север, это могло означать что угодно: от «Пожалуйста, не надо, я и сам всё понимаю» до «Ты здесь ни при чём», но понять это могла только Ирка.
— Рад, что ты жив, — ответил ему Воскресенский без тени иронии.
— Петя, Лиза зво̀нила, сказала, чито пириехали твои друзия, — крикнула девушка сверху, смешно картавя русские слова. — О, они уже здесь, — обрадовалась она и заторопилась вниз.
— Осторожнее! Да осторожнее ты, — метнулся к ней Петька. Помог спуститься с лестницы.
— Здравствуйте! Я София, — тянула она руку. Горячо, жадно, трясла Иркину в ответ. — Вы, наверное, Ира? А вы? Вадим? Петя так много о вас рассказывал.
— Да? Интересно что? — хмуро прокомментировала Ирка, но София не расслышала.
— Я так мечтала с вами познакомиться. Так здорово, что вы приехали!
По-русски она говорила не так чисто, как женщина, что встретила их в доме, русский ей был явно неродной, да и гордый испанский профиль, карие глаза, тёмные волосы не оставляли сомнений, что она местная.
Стоять с каменным лицом, когда кто-то тебе так незамутнённо радуется, было как-то нехорошо. Ирка выдавила самую радостную, на какую сейчас была способна, улыбку и пошла к такси.
О чём они договаривались с Вадимом, ей было всё равно.
Тьма и тишина.
.
Героини испанских преданий
Умирали, любя,
Без укоров, без слёз, без рыданий.
Мы же детски боимся страданий
И умеем лишь плакать, любя.
.
Пышность замков, разгульность охоты,
Испытанья тюрьмы, —
Всё нас манит, но спросят нас: «Кто ты?»
Мы согнать не сумеем дремоты
И сказать не сумеем, кто мы.
.
Мы все книги подряд, все напевы!
Потому на заре
Детский грех непонятен нам Евы.
Потому, как испанские девы,
Мы не гибнем, любя, на костре.*
.
————
*Марина Цветаева
Героини испанских преданий
Умирали, любя,
Без укоров, без слёз, без рыданий…
Зачем у неё в голове крутилась Цветаева?
Они стояли у такси на набережной.
— Определённо он больше жив, чем мёртв, — сказала Ирка, достала из сумки сигарету.
Воскресенский щёлкнул зажигалкой, прикрыл рукой огонёк.
Ирка глубоко затянулась, передала Вадиму.
Так и стояли. Курили одну на двоих сигарету и молчали.
Мимо проехал гружёный пикап. Потом ярко-синий кабриолет (Петька был за рулём).
— Я не подкладывал свою жену к бывшему, — глядя на океан, сказал Воскресенский. — Я женился, потому что хотел защитить её от него. Я думал, так будет правильно, так будет лучше для неё. Но нельзя защитить того, кому
