я помнила до сих пор. Это было адресовано не мне, а всему классу после того, как несколько ребят были пойманы за оскорблениями в адрес друг друга, причем каждое из них становилось все более неприятным, пока один из ребят не расстроился настолько, что его родителей вызвали в школу.
Мы все это понимаем, не так ли? Дети могут быть жестокими. Школа сурова, но, наверное, в какой-то мере она готовит вас к реальности, которая вскоре ударит вас по лицу. Есть такая большая мечта, что когда мы вырастаем, наша жизнь волшебным образом станет лучше, у нас появится свобода и независимость, стойкость и эти большие, мать их, мечты. Ничто не может повлиять на нас так, как это было в детстве.
Но это было не так.
Во взрослой жизни все становилось только хуже.
Но она говорила с классом, объясняя то, что, как мы думали, исчезнет, когда мы вырастем.
Слова имеют такую же силу воздействия на человека, как и поступки. Они режут также глубоко и в два раза сильнее. Физическая травма ранит плоть, а слова — душу.
На этом моменте речи я отключилась, потому что в школе со мной никто не разговаривал. Я всегда была изгоем из-за своего положения и даже не считалась достаточно достойной для того, чтобы меня задирали. Наверное, в конце концов, мне больше нечего было терять, и они не могли на меня повлиять.
До сих пор я не понимала, что сохранила в памяти этот разговор. Но сейчас я была тем ребенком и тем взрослым, который верил, что моя жизнь лучше. Я верила, что я сильная и выносливая, свободная и независимая, но это было не так.
И только Габриэль вбил мне это в голову, чтобы я поняла.
Мне настолько не хватало внимания, что я пошла к человеку, который похитил меня, а потом заставил выйти за него замуж, и почему? Потому что он проявил ко мне внимание, которого не было ни у кого другого?
У меня были мужчины, я спала с его братом, но никто не был так внимателен, как он сам.
А его слова, они резали до глубины души.
Давай дадим тебе то внимание, которого ты так жаждешь.
Я не стала плакать. Мне и так хватало этого, но после прошлой ночи я думала, что все будет по-другому. Я дала ему то, что он хотел, а он швырнул это мне в лицо, как корку на бутерброде, который Линкольн не любит есть.
Но ведь он не ошибался, правда?
Я жаждала внимания. Я изголодался по нему.
Я выросла, не имея его, и теперь, когда оно у меня появилось, я хотела его больше. Больше внимания.
Вот почему я отправилась на его поиски. Я хотела исправить все, что было сделано, объяснить ему, почему я не хочу, чтобы он видел меня обнаженной.
Мои шрамы заставляли меня чувствовать себя уродливой, а он смотрел на меня с такой страстью и желанием, что я думала, если он увидит их, это чувство исчезнет. Я была готова сказать ему об этом, пока не обнаружила, что он весь в чужой крови и бьет боксерскую грушу так, будто она причинила ему физическую боль.
Я не была особенно симпатичной девушкой, я знала это, но я пыталась с нужными людьми.
Я хотела попробовать с Габриэлем. Но он увидел меня, увидел уязвимое место и воспользовался им, словно мечом на поле боя. Я не хотела быть его врагом, но именно так он это и воспринимал.
Противоборствующие стороны, постоянно воюющие друг с другом. Был один момент перемирия, момент мира, когда мы столкнулись, но как только взошло солнце и реальность захлестнула его, цвета стали четкими.
Я была чертовски глупа.
Но я хотела быть лучше, больше, сильнее. Я хотела принять эти слова, переработать их и, как только это будет сделано, двигаться дальше. Господь свидетель, у меня и так достаточно травм, чтобы еще добавлять к ним новые. Но, черт возьми, они болят.
Я прижимаю пальцы ко лбу, потирая накопившееся там напряжение, от боли за глазами.
Он выглядел искренне испуганным. Когда его гнев рассеялся и он погнался за мной, в его пылающих глазах появилось раскаяние, но именно поэтому я осталась одна.
У меня был сын, и это все, что мне было нужно.
Мне не нужны были близкие люди, причиняющие мне боль. Я уже делала это раньше, я доверяла людям, и в результате у меня остались шрамы, я была использована и сломлена.
Я не хочу снова оказаться в таком положении.
Простить Габриэля за его слова было бы достаточно просто, и я могла бы это сделать, но я не хотела открывать себя для новой боли от людей, которым я хотела доверять и которых хотела любить. От Габриэля Сэйнта было не уйти, я не могла просто сбежать, в конце концов, мы женаты, — я усмехнулась про себя, — и, несомненно, половина этого проклятого города знает, кто я такая.
Могу ли я встать и уехать из города, переехать в другой штат или даже страну? Возможно. Но я также знала, что придется постоянно бежать и никогда не задерживаться на одном месте слишком долго.
Ты опять собираешься бежать?
Этот ублюдок задел какую-то глубокую, ноющую точку в моей груди, которая не переставала болеть несколько часов спустя.
Я твоя. Твоя жена.
Я закрыла глаза от воспоминаний о прошедшей ночи, от удовольствия, которое он выжимал из моего тела, от ощущений, которые покалывали мою кожу еще долго после того, как я покинула его комнату сегодня утром.
Я все еще чувствовала его между ног — боль, которая заставляла меня страдать самым восхитительным образом. Я чувствовала его вкус на своем языке.
Я застонала, откинув голову назад и ударившись ею о стену. Ни один мужчина не заставлял меня чувствовать себя так, как он прошлой ночью. Я была желанной, он жаждал меня так же сильно, как и я его. Он хотел меня всеми способами, не мог обойтись без меня больше нескольких минут. Ласки и поцелуи, шепот пальцев и проникающие прикосновения.
Даже злясь на него, одних воспоминаний было достаточно, чтобы оставить боль и потребность.
И я злилась на себя за то, что все еще хочу его.
Я больше не буду лгать и говорить, что он ничто, не буду лгать и говорить, что он мне не нужен, потому что это неправда.
Габриэль Сэйнт стал бы моей погибелью.
Моей абсолютной гибелью.
Проблема была в том, что
