— Ладно! — и вешает трубку.
— Итак? — говорит Лукас.
— Итак, — отвечает нам Декстер, — У Теда это под контролем.
— Это значит? — спрашиваю я.
— Это значит, что он страшно обозлен, потому что, очевидно, предполагалось, что я оплачу счет за электроэнергию.
Потом он улыбается.
— Итак! Кто хочет рассказать историю с приведениями?
— Декстер, ну правда, — говорю я. От такой безответственности моя язва начинает болеть, но видимо Лукас и Джон Миллер к этому привыкли. Никто из них не выглядит расстроенным или даже удивленным.
— Все в порядке, все в порядке, — говорит он. — У Теда есть деньги, он позвонит им и посмотрит, что он может сделать, чтобы все работало сегодня вечером или завтра рано утром.
— Тед молодец, — говорит Лукас. — Но что с тобой?
— Со мной? — Декстер выглядит удивленным. — Что со мной?
— Он имеет в виду, — говорю я. — Что ты должен сделать что-нибудь приятное для дома, чтобы извиниться за это.
— Точно, — говорит Лукас. — Послушай Реми.
Декстер смотрит на меня.
— Милая, ты не помогаешь.
— Мы в темноте! — говорит Джон Миллер. — И это твоя вина, Декстер.
— Ладно, ладно, — говорит Декстер. — Хорошо. Я сделаю что-нибудь для дома. Я…
— Почистишь ванную? — предлагает Лукас.
— Нет, — решительно отвечает Декстер.
— Постираешь мне?
— Нет.
Наконец Джон Миллер произносит:
— Купишь пива?
Все ждут.
— Ага, — отвечает Декстер. — Да! Я куплю пива. Вот.
Он лезет в карман и достает оттуда смятую купюру, которую теперь держит, чтобы мы все видели.
— Двадцать баксов. Из моих тяжело заработанных денег. Для вас.
Лукас быстро забирает ее со стола, словно считает, что Декстер передумает.
— Отлично. Пойдем.
— Я за рулем, — Джон Миллер вскакивает на ноги. Они с Лукасом выходят из кухни, споря о том, где ключи. Затем входная дверь закрывается, и мы остаемся одни.
Декстер дотягивается до стойки и достает еще одну свечку, затем зажигает ее и ставит на стол, а я сажусь на стул напротив него.
— Романтично, — замечаю я.
— Конечно, — говорит он. — Я все это запланировал, чтобы заполучить тебя в темном доме при свете свечей.
— Врунишка, — говорю я.
Он улыбается.
— Я попробовал.
Секунду мы сидим в тишине. Я вижу, что он смотрит на меня, через секунду отталкиваю стул и иду вдоль стола к нему, сажусь на колени.
— Если бы ты был моим сожителем и такое натворил, — говорю я, пока он убирает волосы у меня с плеча: — Я бы убила тебя.
— Ты бы научилась любить это.
— Сомневаюсь.
— Мне кажется, — говорит он: — Что на самом деле ты привязана ко всем тем чертам моего характера, которые ненавидишь.
Я смотрю на него.
— Я так не думаю.
— Тогда что это?
— Что что?
— Что это, — говорит он: — Что заставляет тебя любить меня?
— Декстер.
— Ну, правда. — Он отодвигает меня так, что моя голова напротив его, его руки сплетены замком на моей талии. Перед нами дрожат свечи, отбрасывая неровные тени на дальнюю стену. — Скажи мне.
— Нет, — говорю я и добавляю: — Это слишком странно.
— Нет. Смотри. Я скажу, что мне в тебе нравится.
Я тяжело вздыхаю.
— Ну, конечно же, ты красивая, — он это игнорирует. — И это, стоит отметить, первое, что привлекло мое внимание в агентстве в тот день. Но затем, я должен сказать, что меня поразила твоя уверенность. Знаешь, большинство девушек ненадежные, они беспокоятся о своей фигуре, о том, действительно ли они тебе нравятся, но не ты. Ты действовала так, словно тебя совсем не волнует, поговорю я с тобой или нет.
— Действовала? — спрашиваю я.
— Видишь? — я чувствую, как он ухмыляется. — Я об этом.
— Так тебя привлекает тот факт, что я сучка?
— Нет, нет. Не это.
Он сменил позу.
— Что мне нравится, так это вызов. Проходить через это, пробираться. Многих людей легко раскусить. Но у такой девушки как ты, Реми, есть слои. То, что ты видишь очень далеко от того, что ты получаешь. Ты можешь выглядеть жесткой, но глубоко внутри ты очень мягкая.
— Что? — говорю я. Честно, мне обидно. — Я не мягкая.
— Ты купила мне пластиковую посуду.
— Это была распродажа! — кричу я. — Господи!
— Ты мила с моей собакой.
Я вздыхаю.
— И, — продолжает он: — Ты не только вызвалась помочь и научить меня как правильно отделять цветное от светлого…
— Цветное от белого.
— …Но ты еще и помогла решить проблему с чеком и сгладить разногласия с парнями. Прими это, Реми. Ты милая.
— Заткнись, — огрызнулась я.
— Разве это плохо? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я. — Просто это неправда.
И никогда так не было. Меня называли по-разному, но никогда не говорили, что я «милая».
От этого я занервничала, словно он открыл страшную тайну, о наличии которой я даже не подозревала.
— Ладно, — говорит он. — Теперь ты.
— Теперь я что?
— Теперь ты говоришь, почему я тебе нравлюсь.
— С чего это?
— Реми, — строго говорит он. — Не заставляй меня вновь называть тебя милой.
— Ладно, ладно.
Я сажусь и наклоняюсь вперед, двигая свечку к краю стола. Разговор о том, как я утратила угловатость: вот какой я стала. Правдивые признания при свете свечей.
— Ну, — наконец говорю я, понимая, что он ждет: — Ты заставляешь меня смеяться.
Он кивает.
— И?
— Ты хорошо выглядишь.
— Хорошо выгляжу? Я назвал тебя красивой.
— Ты хочешь быть красивым? — спрашиваю я.
— А ты говоришь, что нет?
Я посмотрела на потолок, покачав головой.
— Я шучу, я прекратил. Боже, расслабься, ладно? Я не прошу тебя пересказать Декларацию Независимости под дулом пистолета.
— Надеюсь, — говорю я, и он смеется, достаточно громко, чтобы задуть свечу на столе, и мы снова остаемся в полной темноте.
— Ладно, — говорит он, и я поворачиваюсь к нему, обвиваю руки вокруг его шеи. — Тебе не нужно говорить это вслух. Я и так уже знаю, почему я тебе нравлюсь.
— Знаешь, угу?
— Ага.
Он обхватил мою талию, притянул ближе.
— Итак, — говорю я. — Расскажи мне.
— Это животное привлечение, — просто отвечает он. — Полностью химия.
— Ммм, — говорю я. — Возможно, ты прав.
— На самом деле это не имеет значения, почему я тебе нравлюсь.
— Нет?
— Неа.
Теперь его руки в моих волосах, и я наклоняюсь, неспособная увидеть его лицо, но его голос ясный, близкий к моему уху.
— Просто это так.
— Это, — сказала Хлоя, сделав снова кислое лицо, — отвратительно.
