Когда выходим наконец к парковке, Григорий грузит меня, как мешок картошки, в свой автомобиль и везёт в гостиницу. Мозг, отупевший от боли, начинает понемногу функционировать, и я понимаю, что уехал, никого не предупредив. Становится совестно, рука тянется к телефону, но он оказывается разряжен – и я принимаю это за знак свыше, что не надо им звонить. Пусть развлекаются и отдыхают. Не дам я им такого счастья –смеяться надо мной, убогим калекой. И мешать им не стану. Пусть ходят в горы, лазают на скалы, но без меня.
Добравшись до номера, делаю укол обезболивающего. И почему я не взял его с собой? С ним я куда легче преодолел бы дорогу назад. Включаю интернет и загадываю: если сейчас будут билеты в мою страну, то сразу покупаю и возвращаюсь домой. Поиск тут же показывает один свободный билет на автобус, который выезжает с местной автостанции завтра на рассвете. Не раздумывая, покупаю.
Упаковываю вещи. Хочется уйти как можно скорее, чтобы не встречаться с Никой, не смотреть в её самоуверенные глазищи. Но немного не успеваю. Срываю на женщине накопившуюся злобу и ухожу, хлопнув дверью.
Уверенным шагом выхожу из отеля. Обезболивающее действует, заряжая тело оптимизмом и успокаивая нервы. Мысли гоню прочь, концентрируясь на маршруте. Мне везёт – почти сразу приезжает автобус до автостанции.
Устраиваюсь в зале ожидания. Тут комфортабельные сидения. Может быть, удастся подремать – до автобуса ещё восемь часов. Достаю телефон и погружаюсь в планирование дальнейшего маршрута до дома.
Время тянется очень медленно. Мысли поневоле затягивают меня в анализ сегодняшнего дня. Сейчас, в отсутствие боли, они куда более здравые и безжалостные. Я не привык прятать голову в песок и всегда готов нести ответственность за свои ошибки. И сейчас кажется, что я грандиозно облажался. Откуда и в какой момент возникло это ощущение – не знаю. Однако бьёт оно метко и очень болезненно.
Чтобы избавиться от него, проигрываю день шаг за шагом. И понимаю, что нарисованная себе картина агрессивного окружающего мира – не что иное, как бред моего измученного болью воображения. Как я мог позволить ему взять над собой верх?
Я – военный хирург, побывавший не в одной передряге, знающий не понаслышке, что такое страх, боль и отчаяние. Я не мог, не имел права отдать свой мозг на растерзание ощущениям, какими бы сильными они ни были.
Привет, безумие!
Прикрываю глаза, пытаясь унять бушующий внутри океан. Я всё разрушил. До основания. И теперь бегу от себя, своей глупости и малодушия. Бегу от ответственности, как истеричный подросток, взявший без спроса и разбивший папин автомобиль.
Она сказала, что любит меня. Она. Меня. Любит. Психованного калеку, убогого инвалида, который даже до водопада с ребёнком дойти не в состоянии. Она беспокоилась за меня, искала, нервничала. Пыталась меня удержать. А я…
А я оказался полным ничтожеством.
Рывком поднимаюсь и выхожу из здания автостанции. Расписание местного автобуса гласит, что последний ушёл минут двадцать назад, а следующий будет только утром. Смотрю на карту – до отеля не так уж и далеко.
В ночной тишине тарахтение колёс чемодана по дороге отдалённо напоминает автоматную очередь. Мысленно прошу прощения у людей, которых будит этот шум.
Тороплюсь. Не знаю, что ждёт меня там. Николь та ещё штучка. Запросто может даже дверь не открыть. Ни одной идеи, что я буду делать в такой ситуации, у меня нет. Иду на минное поле, не имея его карты, и надеюсь на авось.
Авось впустит. Авось выслушает. Авось не прогонит. Авось простит…
Я слишком много хочу? Пожалуй. Я – наглец. Но я не смогу без неё. Осознание такой простой истины добавляет адреналина, и я увеличиваю темп. Нога тут же отзывается болью, но я её игнорирую. Я и так сегодня пошёл у неё на поводу, больше такого себе не позволю.
Вопреки моим опасениям, отель открыт, в холе шумно – компания молодёжи никак не хочет расходиться по своим номерам.
Поднимаюсь на этаж. Стараясь не шуметь, двигаюсь по коридору. Останавливаюсь возле нужной двери и пробую унять скачущее галопом сердце. Пытаюсь вспомнить и проговорить ещё раз заготовленные по дороге слова, но не могу…
Наконец решаюсь и тихонько стучусь. Если уснула крепко, то не услышит. Громче нельзя – разбужу Мишу, который спит совсем рядом на диване в гостиной. Мысленно отсчитываю секунды. Сколько нужно времени, чтобы встать с кровати, накинуть халат и подойти к двери?
Время идёт. В номере тихо. Спит?
Что ж, провести ночь в коридоре под дверью любимой женщины – даже романтично. Нога ноет. Прикидываю, как мне лучше расположиться, чтобы никому не мешать и устроить виновницу моего сегодняшнего фиаско с максимальным комфортом.
Хотя виновник сегодня только один – это я. А нога просто помогла моей тупости и мерзости вылезти наружу.
Дверь открывается, когда я окончательно теряю надежду. Николь стоит босая, растрёпанная и в спортивном костюме. Не спала? Глаза красные, опухшие. Весь вечер проплакала?
Чувствую себя отъявленным подонком.
Встречаемся глазами. Душа печёт так, будто её разодрали на части и густо присыпали солью. Язык онемел. Горло давит судорога. Слов нет. Пялюсь на Нику, как дурак, и молчу.
- Пустишь? – беззвучно шевелю губами.
Так же молча она отстраняется, впуская меня в номер.
Миша спит, как всегда, трогательно подложив ладошку под щёчку.
Поднимаю чемодан и иду в спальню. Ника запирает дверь и следует за мной. У меня нет плана. Мне бы рухнуть перед ней на колени и вымаливать прощение, но нога-предательница сейчас не согнётся.
Глава 28
Ловлю Никин взгляд, надеясь, что она прочтёт по глазам сигналы, посылаемые сердцем. Я не оратор! Не силён в красивых речах и высокопарных фразах. Но, чувствую, сейчас без этого не обойтись.
- Я – идиот. Прости, – опускаю глаза, потому что нет больше никаких сил видеть в её взгляде обиду, боль, отчаяние и ещё много всего, уничтожающего "нас" в её душе. – Я люблю тебя. Обещаю, если простишь и разрешишь мне остаться с тобой, я больше никогда не позволю себе такого отвратительного поведения.
Она молчит. Садится на край нерасстеленной кровати, закрывает лицо руками и начинает рыдать. Лучше бы меня ударила! Не умею я успокаивать женскую истерику!
Стою, как истукан, и не знаю, что говорить. Не знаю, позволено ли мне сейчас касаться её.
- Ника, пожалуйста, не плачь, – всё, на что способно моё красноречие.
Не выдерживаю. Сажусь рядом и сгребаю её в охапку. Не отталкивает! Но и рыдать не прекращает. Шепчу, покрывая голову и лицо поцелуями:
- Ника, я люблю тебя. Я больше никогда не обижу тебя. Пожалуйста, поверь мне!
Проходит целая вечность, пока она начинает разговаривать со мной.
- Я так испугалась… Пообещай, что больше никогда не уйдёшь… – бормочет сквозь слёзы, едва различаю её слова. И понятия не имею, о чём она говорит – то ли о том, что я ушёл, не предупредив, с того камня по дороге к водопаду, то ли о том, что собирался бросить её. Но какая разница? Я больше не уйду. Не смогу, не захочу, не позволю себе.
Она продолжает плакать, а меня наконец прорывает, и я говорю-говорю-говорю. Рассказываю о боли, обо всех своих сомнениях и страхах, о глупости. О том, что не мыслю своей жизни без неё и Миши. В результате Ника успокаивается и говорит:
- Пообещай, что больше ничего никому не будешь пытаться доказать в ущерб своему здоровью. Что помощь научишься просить и принимать. И что не будешь скрывать от меня, когда у тебя что-то болит.
Я готов ей пообещать всё, что угодно, – лишь бы она меня простила. И нет, это не просто слова. Я непременно выполню всё, что она попросит.
Спустя время, мы лежим и расслабленно нежничаем, наслаждаясь близостью друг друга.
- Родишь мне дочку? Или сына…
Ника кивает. Я не вижу её лица, ответ улавливаю по траектории движения макушки, к которой прижимаюсь щекой.
