до начала июля, — она осторожно садится на самый краешек кровати, на смешном расстоянии от меня. Пальцы рук переплетены в замок и зажаты между тонкими коленками, а воспалённый от слёз взгляд бегло скользит по разбросанным тетрадям. — В это время здесь, в Тревелине, обычно выпадает первый снег.
— Надеюсь, я его уже не увижу! — горько ухмыляюсь: впереди ещё целый год в бегах, а я всё глупо надеюсь, что отец разрешит свои проблемы и заберёт меня домой намного раньше обещанного. И пока я предаюсь мечтам, Микэла звучно втягивает носом воздух и понуро опускает голову.
— Что я опять сказала не так, Мика? — взрываюсь на пустом месте. — Я не хочу видеть снег! И только!
— Я хочу, — бормочет еле слышно каким-то неживым голосом. — Очень хочу.
— Так в чём проблема? — мотаю головой: мне никогда не понять эту девчонку, которая вечно витает в облаках. — Эта зима закончилась — придёт следующая! Тогда и увидишь. Нашла из-за чего слёзы лить.
Возвращаюсь к конспектам, всем своим видом давая понять, что выдуманная ей проблема не стоит моего внимания.
— Вик тоже обещает, что увижу, — сквозь слёзы бормочет Мика, ещё больше раздражая меня.
— Отлично! — ехидно ухмыляясь, шиплю в ответ. — Раз сам Сальваторе пообещал будущей зимой снег, значит, так и будет!
— Нет, Мика, не понимаю! — огрызаюсь в ответ, повышая голос.
— Если доверять прогнозам врачей, то полностью ослепну я к декабрю. В лучшем случае застану Рождество. Только Вик верит, что я продержусь до первого снега. Он один, Рита. Больше никто.
Глава 14. Лёд
— Итак, давайте повторим, после каких глаголов всегда используется герундий. Рита! — учитель английского с надеждой смотрит на меня, ожидая, что я, как обычно, бегло и правильно, отвечу на любой его вопрос. Забавно, я учусь в школе Тревелина всего ничего, но сеньор Фагундо, наш преподаватель, искренне считает, что моё блестящее знание языка — его заслуга. Увы, не сегодня.
— Сеньорита Морено, вы с нами? — разочарованно доносится чуть позже. Киваю, но упрямо продолжаю смотреть в окно.
Воспоминания, тяжёлые и несносные, упорно лезут в голову. Недавнее воскресное утро оставило слишком глубокий след. Тогда, в ласковом тепле рассветного солнца, в его игривых и непослушных лучах, моё сердце впервые в жизни разрывалось от боли за другого человека. Помню, как в один миг нелепое раздражение, глупые капризы, дурацкие претензии потеряли смысл и отошли далеко-далеко. Смотреть на мир с осознанием, что всё может погаснуть в любой момент, по-настоящему страшно. Ещё страшнее понимать, что ты ничего не в силах изменить. И если мир Мики грозился исчезнуть, то мой в то утро — перевернулся на 180 градусов.
— Рита, у тебя всё нормально? — шепчет Бьянка, слегка подталкивая локтем. — Ты сегодня сама не своя!
— Всё хорошо, — на мгновение отрываюсь от созерцания гор за окном.
— Я слышала, что Сильвия на тебя зуб точит, — не унимается Бьянка. — Что между вами произошло?
— Сильвия? — переспрашиваю, не сразу понимая о ком говорит подруга.
— Ну да! Это же надо было тебе умудриться нажить себе столько врагов всего за пару недель, — девчонка обеспокоенно качает головой, а я вновь устремляю взгляд к окну: школьные разборки меркнут в пучине моих тяжёлых мыслей о Мике.
Там, за окном, раскинулись Анды. Великие, могучие, уходящие заснеженными вершинами к самому небу. Я вижу их каждый день по дороге в школу и обратно, из окна своей комнаты и с навесного моста через реку. Я так привыкла к ним, что не замечаю, насколько они поразительны в своём неповторимом великолепии. На мгновение закрываю глаза.
Гор больше нет.
Есть темнота.
И ничего кроме.
В носу начинает щипать от непрошенных слёз: там, где для меня темнота лишь миг, для Микэлы — страшное будущее.
Пытаюсь сосредоточиться на уроке, но перед глазами вновь всплывают воспоминания, как, наплевав на конспекты, я бросилась на шею сестре. Как ревела на её плече, будто сама должна была вот-вот ослепнуть. Неистово мотая головой, пыталась подарить надежду, рассказывая, насколько далеко сегодня зашла медицина, а с деньгами отца и вовсе нет ничего невозможного, но по глазам Мики видела — напрасно. Вердикт вынесен! Остаётся лишь смиренно ждать.
Именно тогда на смену слезам пришла ярость! Безумная, слепая. Я упрекала сестру за молчание, а себя ненавидела за каждое брошенное сгоряча слово. Проклинала судьбу. Взывала к справедливости. Просила прощения. А Мика кивала, умоляя только об одном: никогда не жалеть её.
«Я столько лет мечтала с тобой встретиться», — сквозь слёзы объясняла она своё молчание: «Мне так хотелось, чтобы между нами было всё по-настоящему, как у всех, как если бы я была нормальной! Чтобы ты видела во мне обычную девчонку, а не смотрела на меня так, как это делают все вокруг! Я ещё не ослепла, а они уже жалеют меня, понимаешь?»
И я понимала её, наверно, как никто другой. Мне ли было не знать, как тяжело быть изгоем, как непросто отличаться от остальных. Пусть по другой причине, но в меня тоже постоянно тыкают пальцем, не пытаясь понять, что спрятано внутри.
Помню, как слушала Мику, не выпуская из крепких объятий, и плакала. Много. До распухшего носа и саднящего кома в горле. Как боролась с собой, прогоняя из собственных мыслей ненавистную жалость, и просила Всевышнего о чуде. Как Мика говорила, говорила, говорила и, казалось, на миг ей и самой становилось чуть легче. А я кивала. Обнимала её. И снова плакала. Плакала. Плакала. А потом отчаянно обещала, что она обязательно увидит снег…
— Ты сама подумай, Рита, — голос Бьянки вновь просачивается сквозь мои воспоминания. — У тебя талант наживать врагов! Сначала Вик, теперь Сильвия. Она же неуправляемая! У неё мозги набекрень! Да и у Сальваторе тоже! Вон, посмотри, сверлит тебя своим звериным взглядом! Наверняка задумывает очередную гадость!
Молча оборачиваюсь, но тут же тону в молочно-голубых глазах Вика. После недельного отсутствия он вернулся к занятиям, вот только, как и я, совершенно не слушает учителя.
— Всё нормально, Бьянка! — отвечаю
