ловлю. Опора уплывает. Таскает, будто под градусом. Убеждаю себя, что это не критично. Сколько раз взаправду бывало? Утром уйдет без следа. Все восстановится. Все.
Морфей рубит.
Ощущение, что не в царство снов зазывает, а по новой разливает.
– Я, – говорит, – только виски бухаю. А ты, Артем?
– Похрен.
– А, да, молоток, заметно.
Тянем.
А вместо спирта ее запах. Вместо горечи ее вкус. Вместо прохладной свежести ее тепло.
Пригребает. Люто. Сразу в хлам.
26
Хочешь, расскажу, что значат эти амулеты?
© Лиза Богданова
– Мама… Мама…
Вслушиваюсь в звонкий детский голосок. Вот только море слишком громко шумит и не дает сориентироваться.
Быстрее… Быстрее…
Стремительно оборачиваюсь вокруг своей оси. Солнце ослепляет, перед глазами лишь яркие блики пляшут.
А когда мне, наконец, удается разглядеть бегущего малыша, сон, как обычно, прерывается. Медленно вдыхаю и открываю глаза. Моргая, привыкаю к правильной реальности.
Ощутив чей-то горячий выдох, от неожиданности вздрагиваю.
Боже…
Замирая, признаю давление мужского тела. Он прижимается со спины и крепко стискивает рукой под грудью. Неловко ерзаю ногами, которые оказываются сплетенными с чужими ногами. Жесткие волоски вызывают резкий слет мурашек по всему телу, и я вновь содрогаюсь.
Содрогаюсь и застываю, опасаясь потревожить сон Чарушина. Хочу продлить момент нашего единения. Знаю ведь, что после пробуждения он обнимать не станет.
Вот только затаиться я сообразила поздно. Не проходит и пары секунд, как рука Артема ускользает, ноги выпутываются, давление тела пропадает. Он откатывается и встает с кровати.
Я вздыхаю и заставляю себя тоже подняться.
– Доброе утро, – шепчу, когда наши взгляды пересекаются.
По коже моментально жаркая дрожь проносится. И дело не только в том, что происходило ночью. Он так смотрит, что, помимо смущения, я резко испытываю возбуждение. А учитывая его наготу, скрыть это получается с трудом.
Чарушин ничего не отвечает. Сжимая челюсти, молча проходит в ванную.
Зная, как много времени он проводит в душе, ждать не остаюсь. Покидаю спальню, чтобы, как и всегда, воспользоваться общей ванной.
Скидываю халат, забираюсь в кабину и, настроив воду, позволяю себе расслабиться. Вчера, едва Артем лег, меня охватило такое острое волнение, что я и о сне забыла. Некоторое время лежала и пыталась обратно уснуть. Но никак не удавалось это сделать. Дождавшись, когда выровняется дыхание Чарушина, рискнула прижаться к нему и обнять. Он не оттолкнул, уже крепко спал, видимо. И я бы все на свете отдала, чтобы узнать, что именно ему снилось в тот момент, когда он пробормотал: «Люблю…».
Меня, естественно, током прошило. Каюсь, приняла изначально на свой счет. Но когда эмоции улеглись, пришлось признать, что это было сказано в тумане сна. Вполне возможно, что никакого значения не имело. Сонька тоже болтает во сне. И по большей части все, что она выдает, не имеет никакой связи с реальностью. То с какими-то инопланетными существами сражается, то исследует Северный полюс, то рассказывает, из-за чего вымерли динозавры. А на утро, конечно же, ничего не помнит.
Чарушину мог сниться кто-то из семьи, баскетбол, машины или блины с мясом. Все это он любит.
Так что… С моей стороны уж точно не стоит зацикливаться.
– Куда тебя отвезти? – первое, что он за сегодня спрашивает, когда мы садимся в машину.
– Домой, – тихо отзываюсь я и защелкиваю ремень безопасности. – Нужно переодеться перед парами, – небрежно указываю на свое платье.
В таком появиться в академии не могу, какой бы свободной я отныне себя не считала.
Чарушин никак мой ответ не комментирует. Заводит двигатель и выезжает со двора. Молчание между нами затягивается. В дороге оно почему-то ощущается гнетущим и тягостным.
Чувствую, что наши отношения изменились. Вышли на другой уровень.
Но Артем будто специально делает вид, что все по-прежнему. Я из-за этого теряюсь. Не знаю, как себя вести.
– Хочешь, расскажу, что значат эти амулеты? – выпаливаю, едва взгляд цепляется за позвякивающую под зеркалом заднего вида подвеску.
Чарушин смотрит на меня, как на сумасшедшую.
– Нет, – глухо отсекает мой порыв.
– Не интересно?
Руки на руле сжимаются, на лице играют желваки.
– Нет, мне не интересно, – голос звучит чересчур резко для безразличия. – Эта штука тут висит, только потому что я о ней забыл. Помнил бы, давно сорвал!
Больно бьет. Насквозь пронизывает грудь.
– Так сорви! – подначиваю столь же эмоционально.
Кровь не бежит по венам, а толкается, словно кипящая смола. Наполняет тело огненной тяжестью.
Чарушин же агрессивно стискивает челюсти, весь в лице меняется – еще таким злым его не видела. Хватается за подвеску и яростно дергает ее вниз. Мелкие детали, которые я когда-то с такой любовью собирала для него, с дробным грохотом разлетаются по салону.
Я рвано вздыхаю. Торможу все функции, чтобы справиться с резкой вспышкой боли. Но не справляюсь. Из глаз потоками выкатываются слезы.
– Останови машину, – шепчу, понимая, что мне плевать, как он воспримет мои рыдания.
– Нет.
Лица его не вижу, но гнев в интонации улавливаю прекрасно.
– Я сказала, останови машину! – ору для самой себя неожиданно. – Останови, черт возьми, свою проклятую машину, иначе я выпрыгну на ходу!
Хватаюсь за ручку и в следующую секунду слышу ужасающий визг тормозов. Машина резко останавливается, и, едва успев отстегнуть ремень, я стремительно выскакиваю на воздух. Кто-то вовсю сигналит, так что приходится закрывать уши ладонями. Но я бегу, не оборачиваясь. До тротуара добираюсь через газон, и там не замедляюсь.
Сердце разбивается о ребра. Боль не утихает. Поглощает полностью. И не то чтобы я позволяла себе плакать… Я эти рыдания попросту не в силах
