воедино. Не способен признать, насколько это для меня важно.
На следующем толчке Лиза позволяет себе застонать, но смотрит при этом все так же одуряюще-смущенно. Я прекращаю движения на мгновение, только затем, чтобы хапнуть побольше воздуха и качнуться ближе к ней. Сжимая ладонями ножки, которые ей, судя по всему, все труднее самой держать, стискиваю зубы и заряжаю ряд глубоких и быстрых толчков.
Воздух взрывает ее стонами. Вторю хриплыми выдохами и рваными рыками. Порочное блаженство стремительно растворяет стыд и какой-либо дискомфорт. Стирает остатки границ между нами. Наклоняясь, почти целую – с задушенными вздохами цепляемся губами.
Стоп. Красный.
Резко отрываюсь и закусываю губы до крови.
Взмывает за грудиной не просто аварийная сигнализация. Поднимается и расщепляется дикое чувство страха. Оно останавливает, но оно же и придает остроты.
«Люби меня, Чарушин…»
Мотаю головой и продолжаю ее трахать. Конечно же, трахать. Зачем она это сказала?
Моя. Просто моя. Просто…
Пошляцкие шлепки и чавканье набирают громкости. Возбуждают люто. Сознание мутнеет и троит. Выхожу исключительно на животные инстинкты.
– Охуенно… Спасибо… Моя… Ебу тебя… Ебу… Моя… Теперь навсегда моя… Спасибо… Моя… Я ебу… – выбиваю хрипом.
Кусаю и лижу Дикарку везде, где удается присосаться. Красным только губы горят. Остальное – одичало и жадно. Сожрать ее в этот момент готов.
Член все легче входит. Наращиваю обороты. Бомблю гудящими рыками, будто в моих яйцах не семя закипает, а поток ядерной энергии.
«Люби меня, Чарушин…»
Нет, нет… Этого больше не случится. Порядок. Все под контролем.
– Боже, Боже… Артем… Боже… – шарашит Дикарка.
И стонет. Сладко стонет. Но еще сексуальнее ее вздохи. Такими затяжными страстными нотами сгущает воздух, меня попросту разрывает похотью. Накрывает темным покрывалом, а под ним метеоритный дождь сечет.
Так скользко в ней... Так охуенно скользко. Пожар, как горячо. И тесно, мать твою, как же мне тесно!
Не разрывая зрительного контакта, краснощекая Лиза пролезает рукой между нашими мокрыми от пота телами и, блядь, принимается теребить пальчиками клитор. Приподнимаясь, смотрю на это. Вдыхаю пряный кумар возбуждения, которым заполнен воздух.
– Пожалуйста… Я больше не могу... – шепчет Дикарка рвано, опасаясь, вероятно, что отругаю, чтобы не помогала себе пальцами.
Всегда ведь ругаю. Но сейчас не могу. Мне, конечно же, охота растянуть негу, в которой мы с ней увязли, однако я прекрасно понимаю, что сам не протяну долго.
– Кончай, – даю добро.
Жру визуально ее идеальную наготу, весь тот тремор, что она выдает, и вбиваюсь резче. Рот Лизы распахивается. Глаза закатываются. По телу проходит особо сильная судорога. С губ срывается приглушенный вскрик. Плоть играет частой пульсацией. И, наконец, она кончает. До боли плотно сжимается вокруг моего подрагивающего на пике удовольствия члена. И все – толкаться в нее в прежнем ритме я больше не способен. Тело разрывает на миллионы перезаряженных атомов. Со стоном загоняю по самые яйца и начинаю изливаться. Из меня не просто сперма выплескивается, кажется, будто жизнь вытекает. Все в нее впрыскиваю. Все.
– Моя… – хриплю на последнем, мать вашу, издыхании.
Притискиваюсь лицом к ее лицу. Давлю физически, как ни пытаюсь себя сдержать. Под кожей словно молнии рассекают. Кажется, что пробивают и разрезают саму кожу. Как я там, блядь, вещал? Содрать с себя и с нее кожу? С себя содрал.
Долго не прекращаю содрогаться. Руки, в конце концов, не справляются с ломкой тела, и я падаю на Лизу. Она всхлипывает и обнимает.
Сука, как же она обнимает…
Будто это что-то значит. Будто, и правда, мы – это не просто секс. Будто горят еще чувства.
Горят…
«Люби меня, Чарушин…»
Твою мать, как? Как?! Как? Как не любить?.. Блядь…
Состояние, как и положено на запрещенке, измененное. И я, в конечном итоге, не имея иного выбора, просто позволяю себе заторчать, отлупиться и прийти в себя.
– Вытащи его из меня, – прорезается в какой-то момент Дикаркин пристыженный голосок.
Не открывая глаз, будто бы все еще в кумаре кайфа, под ее свистящее шипение выдергиваю член и, прикладывая усилия, поднимаюсь. Не оглядываясь, шагаю в ванную.
Холодная вода. Полностью на весь напор. Самый агрессивный режим падения. Темнота.
Вдох-выдох строго через нос. Медленно. Глубоко. Ровно.
Посткоитальный ритуал, который я практикую третью неделю подряд. Но в этот раз требуется еще больше времени, чтобы организм успокоился.
Долго дрожь не сходит. Долго мышцы не расслабляются. Долго пробивает их огненными спазмами.
Задуматься бы… Вот только я, как тот самый нарик, отрицаю свою губительную зависимость, даже в моменты тотального передоза.
После двадцатиминутного разгона, наконец, накрывает тело слабостью. Переключаю на теплую воду и вяло намыливаюсь. Вытираюсь. Застываю воспаленным взглядом на своем отражении. Провожу ладонью по пробивающейся щетине. Понимаю, что на бритье никакого духа не хватит.
«Завтра…», – думаю я и, набрав полные легкие воздуха, решительно покидаю ванную.
В спальне сдуваюсь как шар. Встречаться с Лизой взглядами не приходится. Она спит, свернувшись калачиком на краю моей кровати.
Замерзла, что ли… Капюшон банного халата на голову натянула, но разбирать постель не решилась.
Стою как вкопанный. Не соображаю, что делать.
Разбудить? Что-то протестующе скручивается за грудиной.
Оставить? Сердце в тревоге заходится. Пульс точит взрывную кривую. Разум выдает запретительный ордер.
Шагаю... Пересекаю спальню, гашу свет и замираю.
Кровь в теле поразительно громко курсирует. Пришибает своим гулом. Одурманивает.
Шагаю… Возвращаюсь к кровати, приподнимаю Лизу и выдергиваю из-под нее одеяло.
– Артем? – шпарит полусонное темноту.
Мое сердце скачет, как отыскавший дом потерявшийся было щенок.
– Спи, – выдаю рубленым тоном.
Укрываю ее. И ложусь сам.
«Никаких совместный ночевок. Никаких долбаных объятий. Никаких, блядь, поцелуев», – подрывает плотину моего заторможенного дзена разум.
«Заткнись», – агрессивно толкаю в ответ.
И закрываю глаза.
Сознание затягивает гулким эхом. Самолеты
