здоровье?
– Можно, если новость способна вызвать хорошие эмоции.
Вежливо сообщает сухощавый доктор и, поправив сползшие на кончик носа очки, возобновляет обход. Я же набираюсь храбрости и шагаю в приоткрытую дверь.
Папа выглядит бодрее, чем несколько дней назад, и это внушает надежду. Значит, лечение назначено верно. Значит, полное восстановление не за горами.
– Мама сказала, ты хотел что-то обсудить.
– Да. Как себя чувствуешь?
– На тот свет не тороплюсь. Что-то случилось в компании?
– Ничего, о чем тебе стоило бы волноваться.
Качаю головой и придвигаю стул, чтобы сесть рядом с больничной койкой. Беру продолжительную паузу, в течение которой мама успевает налить стакан воды и напоить отца, и нехотя размыкаю пересохшие губы.
Слова даются с трудом. Как будто наелся битого стекла.
– Кира… родила от меня сына семь лет назад.
Шок. Онемение. Паралич.
Фраза производит эффект разорвавшейся бомбы. По крайней мере, у меня внутри то еще месиво.
– Никита, а ты уверен, что этот ребенок твой?
Гулко сглотнув, произносит мама. Растерянная, комкает край пиджака побелевшими пальцами. Моргает часто, шмыгает носом, словно вот-вот расплачется.
– Конечно, его. Если бы девочка хотела испортить нам жизнь, давно бы слила историю прессе. Дашке б растрезвонила. Денег попросила, в конце концов.
Резонно басит отец. Тянется к стакану с водой. Сканирует меня рентгеновским взглядом.
Ну, а я испытываю благодарность за то, что он даже не заикается о тесте ДНК. Принимает известие на веру и заботливо накрывает мамину ладонь своей.
– Как внука-то назвала?
– Дмитрием. Митей.
– Посвященный богине земледелия и плодородия, значит. Хорошее имя. Что делать-то собираешься, сын?
– Доказывать, что достоин быть рядом с ними.
Сообщаю твердо, и в эту секунду отмирает мама. Громко хлюпает носом. Всхлипывает. Вытирает свободной рукой повисшие на ресницах бусины слез.
– Господи, мы так перед ней виноваты. Извиниться надо. Обязательно. Попросить прощения. И помочь. Она столько времени воспитывала ребенка одна. Может, подыскать хороший лицей с опытными педагогами? Спортивную секцию? Никита, ты должен открыть на имя Киры счет. Хоть как-то компенсировать…
– Я разберусь, мам.
Чеканю твердо, разом обрывая ее сумбурную горячечную речь. Двумя пальцами ттягиваю в сторону ворот толстовки. И обращаюсь к прямому, словно палка, отцу.
– У меня к тебе есть одна большая просьба.
– Ну?
– Хочу развязаться с Вершиниными. Выведи активы из вашей с Николаем Ильичом фирмы.
Тишина опускается гробовая. Загустевший воздух можно резать ножом – такой он неподвижный и тяжелый.
– Ты понимаешь, что раздел не принесет ничего кроме убытков?
– Знаю, что требую многого. Но не желаю иметь с ними общих дел.
После минутного молчания уточняет папа и морщится, как будто проглотил кислый лимон. Хмурит густые брови, дергает кадыком и вдруг улыбается совсем по-мальчишески как тогда, когда я поймал форель под его руководством на нашей первой рыбалке или зажарил первый шашлык.
– У тебя есть генеральная доверенность от меня. Поступай, как считаешь нужным.
Глава 24
Кира
Еще пару дней назад я была уверена в собственной правоте и ни на йоту не сомневалась в принятом когда-то решении. Теперь мысли о том, что не стоило лишать Митю общения с отцом, постоянно меня преследуют. Давят гранитной плитой на плечи и мешают нормально дышать.
Промедление начинает казаться преступным. А внешние обстоятельства то и дело подталкивают к тому, чтобы поведать медвежонку правду.
– Ну, что, Ванек, в субботу идем в поход?
– Конечно!
– Сосиски на костре жарить будем?
– И картошку в фольге печь!
Заглушив двигатель старенькой Хонды, я выскальзываю из салона и прижимаюсь к стальному боку. Складываю руки козырьком, чтобы прикрыть глаза от палящего солнца, и становлюсь свидетелем привычного для семьи Петровых разговора, происходящего на школьной парковке.
Прокручиваю в голове нехитрые фразы и представляю на их месте нас с Лебедевым. То, как мы скупаем продукты в гипермаркете. Как пакуем рюкзаки. И как отправляемся на природу. Может, с ночевкой с палатками.
Глупости.
Отмахиваюсь от нелепых фантазий, а чуть позже получаю еще один намек «свыше».
– Пап, смотри какой шлем!
– Нравится?
– Да!
– Значит, берем. И перчатки?
– И перчатки.
Счастливые, отец с сыном покупают хоккейную экипировку. Я же несу на кассу новые щитки и налокотники и немного жалею о том, что не доверила эту миссию Никите. Он бы смотрелся куда более органично среди всех этих клюшек, коньков и панцирей.
Расплатившись, я заталкиваю глубже внезапно поселившуюся во мне растерянность и пытаюсь поднять настроение сладким.
– Пломбир или рожок?
– Давай рожок со сгущенкой.
Беру нам с сыном мороженое и опускаюсь на лавочку во дворе нашего дома. Подставляю лицо мягким лучам закатного солнца и неторопливо разворачиваю бело-оранжевую упаковку.
Заедаю тихую грусть «Экстремом» и не могу отвести взгляда от спортивной площадки, где отцы с сыновьями играют в разные игры. Кто-то осваивает баскетбол и пытается неуклюже атаковать кольцо. Кто-то тренирует волейбольную подачу. Кто-то подтягивается на турнике.
Картинка такая трогательная, что у меня начинает щипать в носу. Вздыхает и Митя. Откусывает кусочек от своего рожка и негромко роняет.
– Жалко, дядя Никита сегодня не приедет.
Цепенею. Слова вонзаются в грудную клетку острыми копьями и превращают там все в сплошное месиво. Воздух в легких циркулирует с трудом и рвется наружу сиплыми свистами.
Это мгновение становится поворотным. Не могу больше молчать. И поводы для отсрочки больше искать не могу.
– Родной, а ты бы хотел иметь такого папу, как дядя Никита?
Спрашиваю робко, хоть знаю ответ наперед. Прячу мороженое обратно в обертку и кладу его на скамейку рядом
