что установил цену за секс? — не то чтобы я была против, но формулировка всё равно напрягает.
— Да, — отвечает коротко, быстро одевается и берёт меня за руку, — но мне плевать. Два года мозги как в тумане, мне нужен луч света. И это — ты.
Возле лестницы отпускает мою руку, но спускаюсь я не в полумрак подъезда, а в реальность. Смотрю на последнее сообщение от мамы, которую предупредила, что съезжу домой, вижу фото сладко спящего сына и слышу сопение рядом.
— План такой, — говорит Соболев тихо, — ты переодеваешься и смываешь остатки косметики, которую я не успел слизать. Кажется, на ресницах ещё есть немного туши, но это не точно…
Поворачиваю голову и смотрю на него совершенно другими глазами. Или это просто очередная умело сыгранная партия? Понял, что ничего не светит и подыграл?
— Ну, чего? — спрашивает с улыбкой.
С искренней, открытой, честной. Без привычной усмешки, без язвительности.
— Ничего, — быстро отворачиваюсь и торопливо спускаюсь в квартиру.
Можно влюбиться ещё сильнее? Внутри столько нежности, аж распирает. Ничего общего с той поглощающей страстью, с туманящей разум похотью. Аж страшно…
Стаскивая платье у него на глазах, краем глаза слежу за реакцией. Смотрит, пожирает взглядом, но не подходит, руки сунул в карманы и облокотился спиной на входную дверь. Разглядывает так откровенно, так внимательно, что мне становится неловко. Это в темноте, на крыше я вся из себя такая раскованная, раскрепощённая, с ветром в волосах и в голове, по факту же уверенность в себе сыграла в ящик с первой растяжкой, а уж после того, как перестала кормить грудью, реанимировать её было и вовсе поздно.
— Отвернись, — бурчу недовольно и натягиваю безразмерную мятую футболку, выудив первую попавшуюся из шкафа.
— Почему? — удивлённо вскидывает брови Соболев и отлепляется от стены, встав по струнке. Молчу, а он хмурится. — Я только что видел тебя голой. Абсолютно. И не в первый раз.
— Не важно, — отмахиваюсь и влезаю в шорты. Выхожу из комнаты и иду в ванну, но, едва кладу руку на дверную ручку, его ложится сверху.
— Почему? — упрямо повторяет свой вопрос.
Как унизительно… мне что, в самом деле придётся объяснить? Настырный, как стадо баранов! Не отстанет ведь…
— Госнаркоконтроль, — говорю строго, но его рука даже не шевельнулась.
— Слышь ты, переводчица бизнесмена, — говорит со смешком, — я знаю все твои уловки. Колись.
— Тимур, отвянь, а? — начинаю раздражаться и выдёргиваю свою руку из-под его. — Просто не хочу, чтобы ты пялился. Опять заведёшься, опять руки распустишь, а я ещё не до конца протрезвела. А в тюрьму не хочу, у меня сын.
— Запрещённый приём, — отвечает едко, — и у меня, вообще-то, тоже. Скажи это. Я догадываюсь, но строить предположения откровенно запарило. Скажи вслух, голосом. Чем быстрее ты…
— Твой взгляд меня смущает, — чеканю каждое слово, бросая их ему в лицо, как предъяву.
— Ты стесняешься? — выгибает одну бровь, едва сдерживая улыбку, а я чувствую, как поднимается волна обиды. А вот и мудак проснулся.
— Да, я стесняюсь, — отвечаю едко. — Прояснил?
— Ты прекрасна, — говорит отчётливо, пряча улыбку, — и дура. Но красивая дура, так что извинительно. И я буду смотреть на тебя столько, сколько захочу. Буду раздевать тебя, включая все доступные осветительные приборы, даже фонарик на мобиле, и просто смотреть, пока не привыкнешь. Но это позже, скройся за дверью, пожалуйста, я от одной мысли так завёлся, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать осуществлять задуманное.
— Лучше бы ты с таким рвением из дерьма выпутывался, — отвечаю ворчливо.
— Спасибо, немного отпустило, — слабо морщится и делает полшага назад, — но всё равно лучше умойся, а то сын не узнает.
Захожу в ванну, закрываю дверь и смотрю на себя в зеркало.
— О, Господи… — бормочу, с отвращением глядя на девицу с всклокоченными волосами и размазанной косметикой. Под глазами поплывшая тушь, на одном веке совершенно не осталось теней, зато на другом — в избытке. Как он выжал из себя это «прекрасна»? И ведь в глаза смотрел! Смываю остатки и выхожу из ванной, сурово хмурясь. — Я не верю ни одному твоему слову, — говорю строго, а он начинает сдавленно смеяться, но быстро берёт себя в руки и отвечает с озорством:
— Это сделал с тобой я и страшно этим горжусь. Пошли, пока новая волна не накатила, ты такая милашка без косметики…
Выходит первым и начинает спускаться, перескакивая через несколько ступенек, а я тупо смотрю ему в спину, пока он не скрывается из вида.
«Ну вот какого лешего, а? — спрашиваю сама у себя, закрывая дверь. — Я же своими глазами видела его с другой, суток не прошло… почему так хочется об этом просто забыть? Почему её образ так быстро стёрся из памяти? Почему каждый раз, когда он говорит что-то приятное, когда смотрит без насмешки, я растекаюсь лужей под его ногами? Такой будет моя жизнь? Радоваться моменту, когда он рядом и покорно ждать следующего?».
«Или ждать передачки от близких» — язвит внутренний голос.
Ну, тут батя, если что, подсобит… подскажет, как чего, направит, просветит. Мама рассказывала, ему десять лет строгого режима впороли едва она забеременела, о моём существовании он даже не подозревает, живёт себе в соседнем городе, если опять не загребли… Так, куда это меня понесло? Ах, да. Госнаркоконтроль, чтоб ему! Ну, Мазуров, ну, удружил…
— Я всерьёз начал думать о том, что ты свинтила через крышу, — ворчит Соболев, едва я сажусь в его машину.
— Это мне в голову не
