только белой ночной сорочке на тонких лямках. Одна бретеля с плеча голого спала, и оголяет нежное полушарие налитой груди. Соски розовые проглядываются через тонкую кружевную материю. Животик беременный уже отчетливо выпирает. Красивая она. До невозможности просто.
Ладонями своими птичка живот обхватила в защитном жесте и я просто охреневаю, когда замечаю в ее правой руке нож. Становится еще хреновей. Она готовилась защищаться. От меня.
Осторожно нож из ее ладони убираю. От греха подальше. Чтоб не поранила себя. Мне с головой ножниц хватило.
Приседаю напротив девочки на корточки. Внимательно смотрю на руки, лицо, бедра. Вроде все сносно, даже ночнушка не разорвана. Крови нигде нет, синяков тоже. В том числе на ногах.
Блядь…Нет. Замечаю красные отметины на ее запястьях. От жестокого захвата. Моего захвата.
Сжимаю руки в кулаки. Пожалуйста, только не это…
Птичка спит. Ресницы только длинные трепещут на закрытых глазах. Губы пухлые бантиком сложила. Манящая. Слышу ее дыхание. Медленное. Размеренное.
Мне надо узнать, что произошло ночью.
Провожу костяшкой руки по ее нежной щеке.
– Илана. Посмотри на меня.
Одно мгновение, и птичка глаза свои открывает. Тут же утопаю в ее зеленых омутах. Как у куклы глаза. Красивые. Напуганные только стают. При виде меня.
Она сразу вся как-то подбирается. Отшатывается назад на кресло, когда видит нож у меня в руке. Тут же убираю его. Черт.
– Спокойно. Не бойся.
Показываю ей ладони. Делаю глубокий вдох. Нам надо успокоится.
– Почему ты здесь? Всю ночь тут была?
Илана так и сидит. Смотрит на меня только опасливо, ресницами своими хлопает, но не отвечает. Даже жестами. Вообще ничего. Руками обхватила себя. Вижу, как подрагивают ее пальцы.
– Что случилось, я…гм, обидел тебя ночью?
Сидит снова. В глазах только слезы блестеть начинают, а мне от этого головой о стену бится хочеться.
– Черт, Илана, что же я сделал с тобой, что ты даже ответить мне теперь боишься?
Вижу, как сглатывает. Глаза свои опускает. Ее пальцы все еще подрагивают, но наконец, она начинает говорить.
– Вы не помните?
Сжимаю зубы.
– Если бы помнил, не спрашивал.
– Вы пришли ко мне ночью в комнату.
Одними жестами только. Даже не смотрит на меня. Голову опустила. Стыдно ей что-ли? Чего хоть ей стыдиться-то?
– Ну это я и так понял. Что дальше было?
– Вы…подумали, что ваша жена.
Бляядь. Устало провожу рукой по лицу. Надо завязывать пить. Срочно.
Смотрю на малышку. Так и сидит на кресле. Кажется, даже дышит через раз. Это мне не нравится. Чертовски не нравится.
– Я тронул тебя? Сделал больно? Ребенку как-то навредил? Ну говори же!
Быстро качает головой.
– Нет. Я успела…убежать. Извините, что лицо вам поцарапала.
Почему-то кожа на щеке от ее слов жечь еще больше начинает, но могу наконец вздохнуть нормально. С облегчением.
Не тронул я ее ночью снова. Уже легче. Не знаю что было бы, если бы она не защищалась от меня. Не думаю, что мы бы сидели сейчас и просто говорили. Я бы ребенку навредил в пьяном угаре. И ей.
– Тебе не за что извинятся.
Поднимаюсь и достаю из шкафа плед. Расправляю и передаю птичке.
– Держи.
– Спасибо.
Закутывается вся в него, как в кокон. Смешная. Нежная такая. Ласковая. А я…слов даже нет. Как я мог ее с женой погибшей попутать? Они же вообще не похожи. Мила дерзкая была, боевая, сильная, а эта…нежная, как цветок весенний. Ромашка полевая, мать ее. Черт бы меня побрал так бухать еще раз.
Невольно вспоминаю про бассейн и малышку в нем. Мы так и не закрыли этот вопрос. Валентина передала мне, что Илана специально туда приходила. Меня искала.
Останавливаю девчонку уже на выходе из гостинной.
– Стой! Подожди.
Останавливается. Опасливо поглядывает на меня.
– Тогда на кухне. Валентина сказала, тебе что-то надо было. Что именно?
Смотрю пристально на нее. Глаза опустила и молчит, как партизан. Не скажет ведь сама. Клещами надо вытягивать. Вижу уже. Знаю, какая она. Боится что-ли сказать?
– Ты можешь сказать. Тебе что-то надо? Одежду, еду может какую хочешь?
Выжидаю. Она беременная. Мало ли что ей там надо.
Проходит еще точно минута. Вижу, как малышка борется сама с собой, но потом все же начинает говорить. Ее пальцы почему-то снова подрагивают.
– Да, я….попросить хотела. Если можно.
Теряю терпение. Сколько еще она будет тянуть?
– Говори. Что ты хотела попросить?
Аж наклоняюсь к ней, чтобы не упустить ничего из жестов. Присматриваюсь. Как же сложно понять ее. Птичка губу свою пухлую прикусывает. Мнется. Что же ты творишь, девочка. Не видишь сама, как это влияет на меня?
– Мне…совсем не на чем писать. Можно мне один карандаш и бумагу, пожалуйста? Пару листочков. Простых. И книжку. Одну. Любую.
Не знаю чего, но от этих ее жестов мне как-то не по себе становится. Могла бы попросить, что угодно, побрякушки там, цацки какие-то, компьютер на крайняк. А тут…карандаш один и бумагу. Простую.
Набираю побольше воздуха. Она просит это так…словно заключенная, мать ее. Стесняется жутко. Чую, не в гордости тут дело. А в страхе. Что-то мне совсем уже херово.
– Хорошо. Тебе привезут все. Еще что-то надо?
Присматриваюсь к ней. Боюсь упустить что-то важное в ее сбивчивых жестах. Делает глубокий вдох. Словно сейчас решается, сказать или нет.
– Я…за учебу переживаю. Я знаю, что меня уже отчислили, но…можно хоть документы забрать от туда? Я потом. Когда-то доучусь. Наверное.
– Я понял. Не переживай за это.
Замечаю, как она реветь начинает. Слезы капают ей прямо на руки. Глазами сверлит пол. Ну что такое снова? Не ору ведь на нее уже. Пальцем даже не трогаю. Что опять за потоп?
Девчонка уже убегать пытается. Ловлю ее за руку холодную в последний момент. К себе прижимаю, заключив в кольцо своих рук.
– В чем дело, птичка? Я же сказал, что тебе привезут, что просила. Почему снова лицо мокрое?
– Ничего. Отпустите!
– Не отпущу, пока не скажешь, в чем дело.
Ее закидоны меня до дурки скоро доведут. Ей нельзя волноваться. На кой черт она снова ревет?
Не выпускаю Илану. По честному, не хочу даже рук расщеплять. Мне нравиться, когда она так близко. Нежная, как цветок, сладкая, но птичка как-то неправильно реагирует, будучи в моих руках. Вырывается, брыкается, шипит, как бешенная, а потом…в одну секунду содрогается.
– Отпустите меня. Ай!
Птичка чуть ли пополам не сгибается. Вижу на ее лице гримасу боли. Рукой к животу своему прижимается, а я…впервые не знаю, что делать. Тут же руки свои разжимаю. Отпускаю ее. От
