— Нет, не голубой, — засмеялась она.
В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.
— Даже не знаю. Он так занят.
— Нет, не занят, — встрял Уилл.
Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.
— Ты же ее знаешь.
— Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.
— Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.
Уилл стоял, скрестив руки на груди.
— Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.
— Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. — Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: — Можно набрать ванну?
— Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.
— Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.
— Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. — Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.
— Расскажи.
— Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.
Она кивнула.
— Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно — оранжевое одеяло, а на нем — фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.
Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:
— …Когда она проходит мимо, все парни ахают…
Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.
— Мне тоже жарко, — говоришь ты, — охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», — просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.
Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, — говорю я, обдувая твои бедра, — раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.
Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань… Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я…
— Белла?
Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.
— Прости, я всего тебя намочила, — потянулась она к ремню его брюк.
Он просунул руку между ее ног.
— Это точно. — И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.
Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.
— Хочу видеть твое лицо.
Его пальцы ласкали ее плечо.
— Странно, — сказал он, — иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо — ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше…
— Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.
— Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.
— Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так…»
— Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то… буквально понимаешь.
— Буквально понимаю? Ну, тогда все становится на свои места. О чем говорить?
— А теперь ты зачем-то натянула маску Снежной королевы. Знаешь, я уже просто боюсь спрашивать тебя о чем-либо — ты как будто поклялась страшной клятвой на крови никогда не признаваться в своих чувствах. А мне все же хотелось бы верить, что ты сможешь рассказать мне обо всем.
— Не о чем мне рассказывать.
Он вздохнул.
— Можно только спросить: ты, наверно, скучаешь по нему, да?
Ей представляется, как Патрик наблюдает за ней; его лицо наполовину в тени, выражение его неясно. Он молчит.
— Не в этом дело. Ты не понимаешь… И не сможешь понять. Прости.
— Смогу. Я тоже потерял отчима, помнишь? Я кое-что повидал в своей жизни. Хотя бы испытай меня. Как ты узнаешь, смогу ли я тебя понять, если так ничего и не расскажешь?
— Уилл, не надо, пожалуйста. — Закрыв глаза, она повторила то же самое, обращаясь к Патрику: — Патрик, не надо, пожалуйста.
— Прости, Белла. Прости. Меньше всего я хочу причинить тебе боль. Я эгоист, я знаю, но я просто хочу, чтобы ты любила меня. Так же, как ты любила его. Я же вижу, что любила.
Чуть заметно она тряхнула головой, прикрыла глаза и замолкла. Почувствовала, как он поцеловал ее в лоб, услышала его тихий вздох.
Он потянулся, чтобы выключить лампу, и уже в темноте до нее донеслись его слова:
— Я хочу узнать тебя по-настоящему.
В течение всего лишь восьми дней (а не пяти, как было обещано) СЫРОСТЬ была наконец искоренена, а стены оштукатурены и покрашены. У Беллы больше не было предлога оставаться у Уилла. Она вновь уложила вещи в портплед, сняла свое платье и топики с вешалок в его шкафу и достала из ящика свое белье. Теперь она точно знала — не стоило соглашаться пожить у него, расставание было невыносимым.
