– Я был в шоке, – честно ответил Камилиери.
– Что ж, спасибо вам, синьор Камилиери, – Амбросимов встал из-за стола и попрощался с итальянцем, остальные мужчины последовали его примеру, – наше сотрудничество было плодотворным, но разрешите нам еще раз побеспокоить вас, если в этом деле возникнут какие-нибудь вопросы.
– Да, пожалуйста, – не возразил Маурицио, открывая дверь кабинета.
– Камилиери! – окликнул его Наумов.
– Да? – откликнулся тот.
– Вас еще интересует Виолетта Архипова?
– В каком смысле? – удивленно вскинул глаза итальянец.
– Вы хотели бы знать, где она находится сейчас? – спросил Наумов.
– Где она? – Маурицио рванул навстречу Наумову, и чуть ли не схватил того за грудки. Адвокат вцепился в рукав итальянца пытаясь оградить от решительных действий.
– Да, тише ты, – осадил его Алексей. – Город Ельск, ангельской области, городская больница.
– Что с ней?! – в глазах итальянца застыла тревога и боязнь услышать плохую весть.
– Взрывное устройство в автомобиле, – ответил Николай, дружески похлопывая по плечу помертвевшего итальянца. – Ее выбросило взрывной волной. Через лобовое стекло.
Маурицио покивал, давая понять Амбросимову, что с ним все в порядке, и вышел из кабинета, даже не закрыв за собой дверь. Наумов выглянул вслед, посмотреть, как Маурицио идет по коридору к лифтам и, закрывая дверь, сказал:
– Взрывчик-то не Камилиери устроил, вишь, как побежал, на подогнутых. Или он большой артист. Замажем, что он рванул в Ельск?
– Нет, Леха, мазать не будем, потому как у тебя нет времени, ты бежишь в семерку и выписываешь задание на наружное наблюдение за нашим Ромео.
В продюсерском центре "Венус" творилось что-то невообразимое. Из кабинета Бернса доносились крики, весьма напоминающие крики о помощи. Роман Израилевич был вне себя, все доводы Федерико, Михалыча – директора картины несчастливой порно версии "Войны и мира", отмел как непрофессионализм, и кричал и охал и стенал.
Лишь Тина, виновная в срыве съемок, тихо сидела на утлом диванчике, на котором она когда-то потеряла девственность, уступив горячему, но слишком короткому взрыву похоти продюсера.
– Ну, что ты молчишь, Тина! – умаявшись пороть своих подданных, обратил на нее внимание Бернс.
– Отпустите их, Роман Израилевич, ведь знаете, что не виноваты!
– Так уж и не виноваты?
– Вам уже не раз сказали, что это я остановила съемку.
– Хорошо, но подстраховаться они должны были! Михалыч, – Бернс обратил свой огненный взор на директора, – резервный состав актеров всегда должен быть на месте.
– Помилуйте, Роман Израилевич, – в который раз взмолился директор картины, – кто им простой платить будет? Вы же меня сами и прибьете, если на съемках два состава будет!
– Хороший директор наперед знает, какие трудности могут возникнуть. Сидели бы актеры на телефоне, прислали бы наш микроавтобус.
– Роман Израилевич, так актеры, они ж кто где работает! Время съемок обговариваем заранее. Со спектакля разве выдернешь? И на телефоне сидеть не заставишь! И семьи у них…
– Дождешься у меня, Михалыч, сам сниматься будешь!
– К-как… – подавился словом Михалыч.
– На роль капитана Тушина вполне подойдешь, – оценивающим взглядом осмотрел директора Бернс.
– Помилуйте! – вскричал директор и бухнулся Бернсу в ноги.
– Поди, поди, – носком туфли отпихнул директора Бернс, директор правильно понял приказ и тотчас же удалился.
Федерико поднялся с места.
– Роман Израилевич, я тоже пойду.
– Иди, Федор, к тебе у меня по большому счету претензий нет. А с Тиной Андреевной мы сейчас по-семейному разберемся.
Федерико заговорщицки взглянул на Тину и тихонько прикрыл дверь.
– По-семейному? – спросила Тина. – Это как? Бить будете?
– Любить буду, голубушка.
– Лучше побейте.
– Зачем так, Тиночка? Я скучаю без тебя, страсть как!
– Что мне с вашей любви, Роман Израилевич! Одна докука!
– Молодого захотелось! Иль отведала уже? Вот нос и воротишь…
– Не секрет, Роман Израилевич, что молодого да горячего я знаю в избытке. Мне этого на работе хватает. Я имею в виду, что после работы нет у меня сил на любовь.
– Так ли? Значит, соврали мне, что около тебя какой-то столичный хлюст отирался?
– Не по той части отирался. Были у меня проблемы с подругами, да и теперь есть.
Ладу похоронить надо, а Виолетта, переломанная вся, лежит в Ельской больнице.
Так, что со съемками повременим.
– Скажи Тиночка, я тебе враг какой, что ли?
– Нет, Роман Израилевич.
– Зачем же ты от меня свои проблемы прячешь, сказала бы прямо, я бы тебе помог, ты же знаешь, какие у меня связи.
– Эх, Роман Израилевич, когда проблемы начались, нужна была полная конфиденциальность.
– Ты же знаешь, как я не люблю, когда ты от меня что-то скрываешь?
– Знаю, но то был не мой секрет.
– И видишь, чем все закончилось!
– Откуда вы-то знаете, чем все закончилось!
– А у меня, золотко, и мушка не пролетит, чтобы Роман Бернс о том не знал.
– Ой, ли? – вскинула брови вверх Тина, и призадумалась. Коли так, то Бернс с самого начала знал о пребывании в городе Лады и Виолетты. И Павлова. И об ее визите в гостиницу Павлова. И то, что было между ней и Павловым. А не приложил ли к гибели ее любимых людей свою старческую, покрытую пигментными пятнами, но твердую руку Роман Израилевич Бернс?
– Обижаешь меня старика, – затянул свою извечную песню Бернс.
– И пошутить нельзя с вами, Роман Израилевич, – повела плечами Тина, мягкий шелк соскользнул с загорелой кожи. Она забросила точеные ноги на подлокотник дивана, в глазах порок, юбочка задрана до самой впадинки, где сходятся на упругих ягодицах кружевные стринги.
– Тиночка… – заплясали пальцы продюсера, по обнаженным Тинкиным ногам. – Радость моя, золотко…
– Аккуратней, Роман Израилевич, а то получится как в прошлый раз, только юбку мне запачкали, – излишне грубо подтолкнула его Тина, но Бернс уже не слышал, он возился с упрямой молнией своих брюк.
Еще недавно Тина не представляла как может измениться ее жизнь, плыла по течению, терпела Бернса, мечтала закончить среднее образование, а сейчас… Стоя на кладбище, около могилы, вырытой для ее Ладки, красавицы, неисправимой авантюристки, ее подружки с самого детства, Тина не держала слез, она была рада, что еще может плакать. Родители Лады, Антон Иванович и худенькая, похожая на ненецкую девочку Айра Самировна, стояли, поддерживая друг друга, к ним подходили люди, родственники, знакомые или просто зеваки, которых на кладбищах так же много, как и на светских мероприятиях. Некоторые любят чужое горе.
