Тина стояла одна, Давид взял в свои руки устройство ритуала и сейчас о чем-то говорил с кладбищенскими рабочими. К ней никто не подходил, вот когда она прочувствовала свою славу! В обычной жизни, ей было все равно, о чем думают люди, глядя на нее, но сейчас она многое бы отдала, что бы запросто подойти к родителям Лады, обнять Айру Самировну и плакать вместе с ней над закрытым гробом ее дочери. Слезы лились на кружевную косынку, укрывшую медно-золотые волосы, на строгое черное платье. Ничего, подумала она, придет время, и мы отомстим тому, кто отнял жизнь у красивой, молодой женщины и любимого мною мужчины,…любимого?
Тина уже не раз думала о гибели Павлова, их отношения были кратки и совсем не просты, но она чувствовала, что это была первая любовь в ее жизни. Первая, до сих пор Тина ни к кому не испытывала таких противоречивых чувств, сексуального влечения, никому не говорила "люби меня". В физическом смысле она познала множество мужчин, но это было нечто иное, что она воспринимала как ткачиха веретено, кондитер – мешок из которого выдавливает крем, украшая свои торты, медсестра – шприц. То было ее работой. Труд – тяжелый, грязный труд. А Павлов был мужчиной, тем самым, который не вписывался в ее трудовой график. Он был ЕЁ мужчиной. Только её. Панихида заканчивалась. Давид подошел к Тине.
– Надо проститься. Пойдем.
– Я не могу.
– Я с тобой, пойдем.
Они подошли к гробу последними. Айра Самировна отвернулась, Антон Иванович обнял ее за плечи. Тина, сопровождаемая Давидом, под взглядами толпы, подошла и дотронулась рукой лакированной поверхности гроба.
– Прости меня, Ладушка… – не выдержав, упала на колени, прислонившись лбом к "Ладушкиной ладье". Подоспевший Антон Иванович и Давид подхватили Тину под руки.
– Не надо Тина, не вернуть… – произнесла Айра Самировна и приняла Тину в объятия, простив, как родную непутевую дочь.
Ельская городская больница ничем не отличалась от областных больниц. Те же обшарпанные стены, рваный линолеум полов, хорошенькие медсестры отделения урологии и тучные грозные стражи гнойной хирургии. Виолетта поступила сюда по линии скорой помощи – сначала в реанимационное отделение, потом палата в хирургическом отделении. Веточкина мама, Анна Евгеньевна, дежурила около дочери и день и ночь. Сколько стоило ей труда умолить персонал не гнать ее, но, в конце концов, у людей есть сердце и Анне Евгеньевне предоставили раскладную кровать в коридоре хирургического отделения, в которое, спустя двое суток была переведена Веточка. Но все сказочным образом переменилось, когда в городскую больницу прибыл загадочный иностранец, знакомый Веточки. Так узнал Маурицио домашнее имя своей пропажи. Веточка. Где вы, уважаемый иностранец, познакомились с нашей Веточкой? Говорит, были дружны, и вдруг Веточка исчезает внезапно. Он переживал, беспокоился. Обходительный такой, но по-русски говорит плохо. Доброе сердце у Анны Евгеньевны, так Маурицио стал ее верным помощником. У денег язык интернациональный. Перевели Веточку в отдельную палату, с телевизором, правда Веточке он был не нужен, все время спала, сказывалась травма головы и открытые переломы ног, кололи Веточке болеутоляющие да снотворные. Теперь стало легче Анне Евгеньевне, дежурили с Маурицио по очереди. Приезжал и Веточкин отец, Алексей Дмитриевич, сначала отнесся к иностранцу настороженно, но Анна Евгеньевна убедила его, что Веточка познакомилась и сдружилась с Мариком (так, для простоты, его звал весь персонал и сама Анна Евгеньевна) в Милане. А какой он обходительный, а как за Веточкой ухаживает, и вовсе не о чем беспокоиться!
Алексей Дмитриевич побыл немного и уехал в Ангельск, работать надо. На утро четвертого дня пребывания Веточки в больнице приехала Тина и еще какой-то незнакомый Анне Евгеньевне молодой человек. Если бы могла Анна Евгеньевна, то запретила бы Веточке общаться с Тиной, но дочка уже взрослая и советов родителей слушать не хочет. Переломила себя Анна Евгеньевна ради дочери, подошла к падшей женщине. Тина поздоровалась и сказала, что раньше приехать они не могли, Ладу хоронили. Заплакала Анна Евгеньевна, уткнулась в Тинино плечо, постояли, роняя слезы. Потом она стала рассказывать Тине о состоянии Веточки, и что приехал ее друг. Друг? Тина вздернула брови. Ма-у-ри-ци-о Ка-ми-ли-е-ри. Ах, да, слышала Тина от Веточки, что был у нее такой приятель. Слово "приятель" резануло слух Анны Евгеньевны, но она решила, что Тина причесывает всех одной гребенкой.
Веточка сейчас спит, с ней Марик. Посмотреть? Посмотреть можно. Только не шуметь.
Анна Евгеньевна проводила Тину и молодого человека по имени Давид в Веточкины "апартаменты".
Молодой мужчина, лет тридцати пяти, названный Анной Евгеньевной "Мариком", сидел около постели спящей Веточки. Увидев входящих, он привстал, но на знак Анны Евгеньевны, снова сел на убогий стульчик, когда-то с гордостью носивший имя "венский".
Тина и Давид подошли к больничной кровати. Спящая Веточка была бледной, голова в бинтах, ноги в гипсе на растяжках. Что же сделали с красотой?! Марик ревниво оглядывал непрошенных гостей, кто такие?
– Знакомьтесь, Марик – Тина, подруга Веточки и Лады, царствие ей небесное, и Давид, – сказала тихо Анна Евгеньевна. От упоминания имени Лады Давид вздрогнул и побледнел.
– Che sucesso? – спросил Маурицио, уже видевший реакцию людей на несчастье, случившееся с Веточкой и несчастливой Ладой.
– Все нормально… – произнес Давид, сразу проникшись к итальянцу симпатией.
– Тина, я много слишаль о вас от Ветьочка, – сказал Маурицио, чтобы как-то разрядить обстановку.
– Я тоже, сеньор Маурицио, – ответила Тина – Спасибо, что вы помогаете Анне Евгеньевне.
– Мине трудьно говорит Анна Еугениевьнья, – с трудом произнес Маурицио, обращаясь к Анне Евгеньевне – Мождно говорит мамма?
– Можно, сынок, – сказала Анна Евгеньевна, и заплакала, чем очень смутила Маурицио. Он подумал, что был бестактен.
– Все хорошо, сеньор Маурицио, – успокоила его Тина – можно говорить мама. А сынок, это по-итальянски il figlio.
Маурицио взял руку Анны Евгеньевны, утиравшую проступившие слезы, и поцеловал.
Давид потянул Тину за рукав, она поняла, и сказала Анне Евгеньевне и Маурицио, что они приедут навестить Веточку завтра, а сегодня им еще надо успеть к Айре Самировне и Антону Ивановичу. Анна Евгеньевна передала свои соболезнования Ладиным родителям и пожелала всем всего хорошего, и еще разрешила бывать у Веточки в любое время.
В Москву Давид отправился самолетом. Приземлившись в аэропорту Шереметьево-1, он взял такси и к полудню уже входил в здание на Лубянской площади. Выписанный на его имя пропуск хранился на посту у прапорщика, который, доставая его из ячейки сейфа, невольно продемонстрировал висевшую на поясе кобуру.
