— Соня, тормози, умоляю, — качает головой Гера. — Иначе я тебя просто не вывезу.
Мычу, давая понять, что мне есть что сказать. Не сразу, но получаю обратно доступ к речевому аппарату.
— Жаль. Я была уверена, что именно ты справишься.
— Мне тоже так казалось, но это сложно. Взбалмошность — ладно, к этому привыкнуть можно, но ты абсолютно бесконтрольная. Существуешь сама по себе, со своими правилами, и вот под это… сложно подстроиться.
Пам-пам-пам. Приехали. Марш Мендельсона отменяется по технических причинам. Запихивайте белых голубей обратно в клетки.
— Так давай облегчим задачу. Разбежимся по разным углам и никому ни под кого не придётся подстраиваться. Как думаешь, если пройдусь по городу с плакатом: “Ищу нового парня. Старый не вывозит”, кто-нибудь меня подберёт? А то одной оставаться опять не хочется.
Михеев смачно выругивается, не стесняясь в выражениях. Цензура бы такого не пропустила.
— Вот об этом я и говорю! Клубком сворачиваешься и иголки наружу. Лучшая защита — нападение? Зачем из крайности в крайность бросаться?
— Потому что очевидно, к чему всё идёт. Зачем оттягивать?
— Для кого очевидно?
— Для меня. Я уже через это проходила: ты клёвая в качестве друга, а вот встречаться с тобой ну нахрен. Своим поведением сама вынуждаешь тебе изменять, бла-бла-бла и дальше в том же духе, — подобрав кеды, встаю на ноги. — Пошли обратно в лагерь, пока меня тут целиком не сожрали. Нам направо или налево? — мы так петляли, что я уже потерялась в пространстве.
— Что за тупая привычка сбегать на середине разговора? Сама просила говорить прямо, без увиливаний.
Просила. Но одно дело слышать о своих недостатках от левого чела, который тебе никто, и совсем другое от того, в кого втюхалась как последняя клуша. Да, это не сопливая розовая любовь с единорогами на ватных облачках, но она есть. Своя, особая.
Гера прав, любовь — аномалия, которая проявляется у всех по-разному. Моя в том, что я привыкла. Доверилась. Осознанно тянусь к нему и в какой-то мере, нет смысла отрицать, уже зависима от самого факта, что он рядом. Что, наконец-то, у меня есть шанс чувствовать себя… нужной, а главное — не одинокой.
И это только начало, дальше затянет ещё сильнее, поэтому если у наших отношений, которые непонятно есть вообще или нет, перспектива одна — лучше резать наживую. Сейчас. Чтоб не было больнее потом.
Иду хоть куда-нибудь. Только чтоб не стоять.
— Каминских, тормози, — игнорирую окрик. — Тормози, мать твою! — снова игнорирую, а вот врезавшуюся в землю рядом с моими босыми пальцами пулю игнорировать уже не так просто. Офигевше оборачиваюсь, забывая, что прятала лицо не просто так. — Совсем охренел? Ещё в лоб садани!
Михееву хватает секунды, чтобы всё заметить и понять. Спасительные очки бесцеремонно срываются с моего лица.
— И чего ревёшь? — удручённо интересуются, на что я могу разве что всхлипнуть. Я не виновата, оно само. Правда. Одно на другое как-то наложилось и трубу прорвало. — Сама поругалась, сама обиделась? Я не сказал, что не хочу связываться, я сказал — это сложно. Разницу улавливаешь?
— Честно? Нет.
— Люблю я тебя, бестолочь. Ты, конечно, всю душу мне вынешь, уже нервная система ни к чёрту, но я, видимо, всё-таки немного мазохист. Раз мне это нравится.
— Проверься у невролога. Возможно, я ни причём. Нервную систему я ему порчу. Вечно из меня какую-то конченную мразь делают. А остальные что, все такие идеальные?
— Дура, я тебе в любви признался. А ты услышала только это?
— Да? Стоп… что? — и тут до меня доходит…
Внутри с маленьким бабахом что-то обрывается.
Эльф в последнем ролике в тт трясёт свой планшет похлеще маракас, приклеивая следом забавный кадр дрыгающихся в переполненном автобусе индусов с припиской “тем временем фиксики внутри”.
К чему я это? К тому, что у меня сейчас тоже автобус в области печёнки вот так дрыгается.
— Всё? Нечего сказать? — нечего. Вместо этого хлюпаю носом с утроенной силой. Что сильно выбивает из колеи Геру. — Да хорош сопли распускать, — моё лицо растерянно обхватывают ладонями, подтирая мокрые дорожки. — Я вот этих бабских нюней не переношу, учти. Они меня напрягают, так что завязывай.
— Так не смотри, — хочу вырваться, потому что самой противно быть такой рёвой-коровой, но не отпускают ведь. Дали бы минуту-другую — успокоилась, но нет же. Привет, жалость. Дарова, сочувствие. Хэллоу, истерика.
— Да ну чего тебя вынесло-то? — стискивают меня в объятиях, позволяя уткнуться мокрой моськой ему в шею. — Хорош, правда. Я ж понятия не имею, что делать в такие моменты…
Я тоже не знаю. Но знаю чего хочу сама: прижимаюсь к нему как можно крепче. Один только его запах дарит какое-то непередаваемое умиротворение. Спокойствие. Поддержку. Веру в то, что не всегда всё должно заканчиваться неудачей.
Любит.
Любит?
— Чего ты хочешь? — тупой вопрос из разряда: "доброе утро, какой сегодня носок, я вот чайник поставил". Бред? Бред. Вот и здесь так же, но это единственное, что могу из себя выдавить.
— Тебя.
— Зачем?
— А чего нет? Ты прикольная.
Смех сквозь слезы — как никогда познаю сакральный смысл этой фразы.
— Это значит, что… — отстраняюсь, растирая красные глаза.
Гера задумчиво пропускает мои передние короткие пряди сквозь пальцы.
— Это значит, ещё помучаемся. Пока ты не пырнёшь меня складным топориком во сне.
— Или ты меня.
— Или я тебя.
Да. Мы однозначно друг друга стоим.
Эпилог
Несколько недель спустя
Москва. ВДНХ. Начало июля. Самый треш по погоде. От духоты и палящего солнца не скрыться, но мы снова возле фонтана «Дружбы Народов», спасаемся блаженной прохладой воды и долетающими до нас брызгами.
Майя сидит в инвалидной коляске, снимая игру Геры на мой первый айфон. У него качество всё получше, чем у андроидной развалюшки. Михей упрямый как осёл, не переубедишь, что это дело не понтов, а практичности, но капать на мозги я умею как никто. Так что старенькое яблочко теперь одно на двоих — чисто для съёмки. Удобно же.
— На какой день назначена операция? — уплетая мороженое в вафельном рожке интересуюсь я, когда видео в какой-то момент ставится на паузу, пока брутальный скрипач в перерыве подкручивает колки у инструмента, добиваясь только себе понятной идеальности звука.
Мой брутальный скрипач, прошу заметить. И это та-а-а-акое очешуенное ощущение.
— На этот четверг.
— Страшно?
— Страшно на заднице ровно сидеть и ничего не делать, а здесь не страшно. Волнительно, но скорей бы уже.
Майя пусть и храбрится, но понятно, что переживает. Операция — это всегда опасно, никто не застрахован от осложнений. Да и сто процентной уверенности в успехе она не даёт. Только надежду, и если та не оправдывается, это сильно ударит даже по самому крепкому моральному духу.
Но всё же мы почти не сомневаемся. Вместе выбирали среди московских врачей лучшего, просчитали наперёд варианты, посдавали кучу анализов, снизили потенциальные риски, так что очень скоро эти хорошенькие ножки побегут. Верняк!
— Хана пацанам будет, — ободряюще подмигиваю ей. — Готовься отбиваться.
— Брось.
— Не надо-не надо. Они и так заглядываются, шеи выворачивают. Я же вижу.
— Ну да. Только это и могут. Но разве подойдут?
— Трусы нет. Радуйся, что есть возможность сразу отсортировать мусор.
Благодарная улыбка соревнуется со смущением. Майя так мило краснеет, в тон малиновым волосам.
— Спасибо тебе. За всё. Что-что, а девушек выбирать мой брат умеет.
— Не понимаю, о чём ты, — лишь многозначительно поигрываю бровями, слизывая капающий с рожка пломбир.
Михеев тем временем возобновляет репетиции саунда, по которому скоро начнутся съёмки клипа. Получается интересный микс: вроде бы что-то хорошо узнаваемое из мейнстримных треков, но разбавленное собственным воображением. С должной компьютерной обработкой и профессиональным оборудованием должно получиться улётно.
