— Так тебе уже ехать скоро надо! Или… тут рядом?
Я только сейчас понимаю, что даже не узнала, в какой я больнице.
— Нет, это далеко, — вздыхает Алиса. — Ты в четверке лежишь, она просто была ближе всех к тому гаражному поселку, где тебя мальчики нашли. Но меня Ник подвезет, все нормально.
Мы еще минут пятнадцать болтаем, а потом у Алисы звонит телефон, она с нежной улыбкой щебечет в трубку, что сейчас спустится, целует меня в щеку, обещает зайти вечером и убегает.
После ее ухода в палате как-то серо и тоскливо, как будто выключили солнце. Алиса и правда как солнышко. Рыжее и радостное.
Я решаю умыться, иду в ванную (кажется, у меня какая-то вип-палата, раз душ с туалетом не на этаже, а свои) и там впервые за все это время вижу себя в зеркале. Вижу и прихожу в ужас!
Волосы всклокоченные, грязные, справа на них запеклась кровь и, кажется, прощупывается шишка. Лицо бледно-зеленое, глаза опухшие, красные, на щеке глубокая запекшаяся царапина…
Господи, надеюсь, Тимур ушел до того, как рассвело, и не видел всей этой красоты.
Я быстро умываюсь, чищу зубы одноразовой щеткой, которая лежит в упаковке на краю раковины, а потом нахожу пакетик с шампунем. И тут же решаю помыть голову. Наверное, это было не самая удачная идея, потому что в душе у меня начинает кружиться голова и я едва не теряю сознание, но кое-как домываюсь, выползаю по стеночке в палату, и, по закону подлости, именно в этот момент заходит врач.
— С чем вы говорите, пациентка Васильева к нам поступила вчера? — интересуется он у медсестры, которая с угрюмым лицом стоит за его плечом. — С подозрением на сотрясение мозга?
— С подозрением на его отсутствие, судя по всему, — мрачно отвечает она. — Васильева, тебе кто вставать вообще разрешал?
— Я в туалет пошла, — пытаюсь я оправдаться.
— А там голову случайно помыла. В унитазе. Так оно обычно и бывает, — охотно соглашается она, а потом рявкает: — А ну дуй обратно в кровать!
Врач меня быстро осматривает, проверяет зрачки, щупает голову, смотрит на распечатку анализов, назначает рентген и МРТ, а потом бодро говорит:
— Сотрясение средней степени тяжести, я бы сказал. Надо будет снимки глянуть еще. Пару дней пусть у нас полежит, понаблюдаем, а потом можно на выписку.
Они уходят, а я все жду, когда вернется Тимур. И ведь даже позвонить ему не могу, мой телефон заблокирован и превратился в бесполезный кирпичик.
— Васильева, посетители, — кричит медсестра, заглядывая ко мне без стука.
И даже дверь после себя не закрывает, так что я слышу ее бурчание, которое стихает по мере того, как она уходит дальше по коридору.
— Ходят и ходят! — бухтит она недовольно. — Что, думают, раз платная палата, то все им можно…
Я сажусь ровнее на кровати, поправляю волосы и с нетерпением смотрю на дверь. Это же Тимур! Конечно, он! Кто еще может быть?
И поэтому когда в палату заходит моя мама, а вслед за ней папа, я теряюсь настолько сильно, что даже сказать ничего не могу.
Они тоже выглядят непривычно растерянными, испуганными и топчутся у порога, молча глядя на меня.
— А что с телефоном у тебя? — наконец выдает мама. — Звоню, звоню…
— Заблокирован, — бормочу я. — А как… как вы меня нашли?
— В справочную звонили, — отвечает папа.
Он ищет взглядом, куда бы сесть, не находит и остается стоять.
— Оль, да что вообще такое происходит? — наконец выдыхает мама и осторожно подходит к моей кровати. — Кошмары какие-то. С работы вот даже пришлось отпроситься. Сережка звонил утром, сказал, что ты в больнице, а он в полиции. Говорит, его задержали по подозрению в каком-то там похищении…
— Не в каком-то, а в моем, — сухо говорю я.
— Ну ерунды-то не говори! — вдруг повышает голос папа. — Что за бред? Поссорились с ним что ли?
— Меня похитили те, кому ваш Сережа должен денег, — устало говорю я, морщась. У меня начинает ныть голова, и каждое слово отдается в мозгу вспышкой боли. — Он сам им это предложил, видимо. Они хотели, чтобы Тимур за меня заплатил выкуп. Но он меня нашел раньше, так что теперь и те ребята, и Сережа в полиции. А я тут лежу, с сотрясением мозга.
— Сережа не мог! — кричит мама.
— Не ори, пожалуйста, — прошу я, зажимая висками пальцами. — Мам, я бы тоже сказала, что он не мог, если бы вчера не валялась связанной в каких-то гаражах.
— Это не он, — упрямо выговаривает папа и смотрит на меня с упреком. — Как ты можешь так о нем думать? Он не знал, он просто попал в плохую компанию. Я уверен.
— Нужен адвокат! — живо подхватывает мама. — Или знакомые в органах! Оль, а у этого твоего Тимура есть же, наверное, связи? Да что я спрашиваю, точно есть. У богатых они везде есть. Поговори с ним, пусть хотя бы условное Сережке дадут, если совсем не получится по-другому.
— Нет. Не собираюсь даже.
Родители растерянно переглядываются. Видимо, они ждали другого ответа.
— Оль, — начинает примирительно папа. — Ты сейчас злишься на него, я понимаю, но это ведь не он. Да если и он, то точно не со зла. Сама же знаешь, Сережка по сути еще ребенок, в людях плохо разбирается… Запугали его эти бандиты.
— Меня тоже. Запугали. Вчера как раз. По голове били и угрожали, — безжизненно отвечаю я и отворачиваюсь. — Я не собираюсь помогать вашему Сереже. Пусть с ним в полиции разбираются.
— Олька, да что ты несешь? — рявкает мама. — У тебя сердца что ли совсем нет! Это же брат твой родной.
— У меня нет брата.
— Может, и родителей у тебя нет? — язвительно спрашивает папа.
— Родители есть. Брата нет.
Они растерянно смотрят на меня, потом друг на друга.
— Сами разберемся, — мама тянет папу за рукав к выходу. — Пойдем. Что с ней говорить?
— Поправляйся, — напоследок бросает мне папа, а мама молча роняет на прикроватную тумбочку сетку с апельсинами.
А потом они оба уходят.
А я, пожалуй, впервые в жизни при мысли о своей семье ощущаю не боль, не злость и не обиду, а… жалость. С отчетливым привкусом грусти. Мне жаль, что Сережа вырос таким, каким вырос. Мне жаль, что родители почему-то так и не смогли полюбить меня. Мне жаль, что все сложилось вот таким образом и что по сути у меня нет семьи. Но я больше не хочу стараться, больше не хочу налаживать с ними мосты и проявлять понимание. Вчера мне это чуть не стоило жизни.
Я отдаю апельсины зашедшей ко мне через полчаса медсестре, объясняя это аллергией на цитрусовые, и продолжаю ждать Тимура.
Он ведь рано или поздно придет, правда?
Он же обещал, что больше меня не оставит.
Тимур
Я выхожу из отделения и ищу глазами место, где можно курить. Но натыкаюсь только на табличку «Курение запрещено».
Черт.
Мне бы сейчас точно не помешала порция никотина.
— Сигаретой угостишь? — спрашивает вышедший вслед за мной майор Коваль, с которым мы почти два часа вели беседу под запись.
— Конечно, — я вытаскиваю из кармана пачку и протягиваю ему. — Только я не знаю, где у вас тут курят.
— А вот прямо под этой табличкой и курят, — усмехается он и с удовольствием затягивается. Я следую его примеру, и пару минут мы стоим и молча дымим.
Я жду. Явно ведь майор не просто так вслед за мной вышел.
— Я что сказать-то хотел, — наконец говорит он негромко. — Пацана этого скорее всего отпустят под условку.
— Какого? — спрашиваю я, хотя и сам уже знаю ответ.
— Брата потерпевшей.
— Он был в числе организаторов, — цежу я сквозь зубы, стараясь не орать. — Разве это не уголовка минимум на пару лет?
— Хрен докажешь, это раз, — честно говорит мне майор. — А содействие поискам, это два. Он же вас к ней привел. Считай, что помог. Плюс тяжких телесных у девушки не было, брат так вообще ее пальцем не трогал. Не похищал, не избивал. Из доказательств у нас только твои слова о том, что этот мелкий гавнюк во всем признался, да и те к делу не пришьешь.
— Почему это?
— Потому что бил ты его, — вздыхает майор. — И нехило так. Но я из уважения к Игорю Валентиновичу вообще постараюсь про это нигде не писать. Так что забудь. Ничего он тебе не говорил.
