бы, что я виноват.
– Ха-ха. Смешно, – я пробую дышать ровно, собрав ладонью волосы на затылке, и у меня получается. – Может, я и не собиралась.
Вдох – выдох. Еще один глубокий вдох.
– Не ври, собиралась, – ворчит Андрей. – Я тебя знаю.
– Ох, вообще-то да, – признаюсь. – Ладно, минуту назад точно вряд ли бы удержалась. Доволен?
Он доволен. Фамилия неожиданно ласкает слух, как и вопрос.
– Шибуева, ты всегда спишь в таких сексуальных шортах?
– Да, а что? Тебе не нравятся? Люблю короткие.
Место, конечно, не совсем подходящее для подобного разговора, но, кажется, нас это не смущает.
– Ну почему. – Я слышу сзади полный муки вздох. – Нравятся.
– Не ври, – возвращаю ему упрек. – Но могу снять, под ними ничего нет.
Дверь в ванную комнату тут же захлопывается, оставляя Андрея с другой стороны, и я смеюсь.
Закрываю глаза, поднимая голову.
Господи, какие же мы глупцы.
Особенно я.
Тошнота проходит так же внезапно, как и накатила. Я освежаю лицо и ухожу на кухню выпить чай. Андрей ушел в гостиную, мне его ужасно не хватает, но у Шибуева сегодня был сумасшедший день, он после ночного дежурства так и не спал, и я решаю дать ему отдохнуть от своего общества. И не важно, что за мысли витают в моей голове, и какого толка улыбка на губах. Главное, что он дома и вернулся.
Утром Андрюшка будет рад его увидеть, он тоже слышал, как Андрей уходил. Маленький, а все понимает. И иногда гораздо больше, чем я.
Когда наконец засыпаю, я думаю о том, что, оказывается, не все можно сказать словами, не все предвидеть и не от всего уберечься. Кто скажет наверняка, что с нами будет завтра? Какими мы будем завтра? Так, может, мама права, и в этом завтра просто следует жить?
* * *
Ночи для меня теперь полны пробуждений. Вот и сейчас я встаю и иду босиком в туалет – тихо, чтобы не разбудить Андрюшку. Последнее время мне приходится бегать в ванную комнату несколько раз за ночь, не до конца просыпаясь, и я прокладываю себе путь, как сомнамбула, выставив руки в кромешной темноте. На обратном пути в спальню нечаянно задеваю ногой одну из не разобранных коробок с игрушками, стоящую в коридоре, и что-то из нее с шумом падает на пол, заставив меня от неожиданности чертыхнуться.
– Ой! Вот гадство-то!
Я еще и сама не успеваю понять, что к чему, когда в большой комнате, где спит Андрей, включается свет, и он вылетает в коридор в одних боксерах – испуганный, сонный и взъерошенный.
– Светка, что случилось? Тебе плохо? Тошнит? Где болит? Голова не кружится? Рези нет в животе? Сердце не частит? – хватает мои руки, прижав к стене, и без стыда ощупывает все тело, заглядывая в лицо. – Что, скажи?!
– Да, сердце надо послушать.
– Сейчас! – склонившись, Шибуев прикладывает ухо к солнечному сплетению, обхватывая рукой грудь, скрытую тонкой майкой, и принимается слушать…
У меня перехватывает дыхание от такого неожиданного захвата, но ощущение приятное, и я шепчу:
– Нигде не болит, Андрей. Я в туалет ходила. Извини, что разбудила, коробку Андрюшкину с игрушками задела ногой в темноте. Надо будет утром все разобрать.
– Коробку? – Андрей застывает. И, бросив взгляд на пол, распрямляется…
– Да, как видишь.
…но руку с груди не убирает.
– Ясно.
Большой палец чиркает по соску, а живот касается моего. Как быстро Шибуев пришел в себя, и теперь часто дышит, нависнув сверху.
– Значит, с тобой все хорошо? – спрашивает, шевеля дыханием волосы у виска, и я с замиранием сердца встречаю в его голосе знакомые ноты – низкий и урчащий тон обещания, пробирающий насквозь горячим желанием.
Отвечаю так же тихо:
– Да, значит.
– Подожди…
Дотянувшись до дверной ручки, Андрей аккуратно притворяет дверь в спальню, в которой спит наш малыш, и возвращается ко мне. Не спрашивая, медленно задирает на моем животе майку, проникая под нее ладонями. Поднимает майку выше к плечам, обнажая меня своему взгляду. Смотрит на грудь, не отрываясь. Наконец нежно сминает ее, налитую и тяжелую, пальцами, жадно сглатывая.
– Светка, у меня не было секса целую вечность, но, честное слово, ты стóишь любых мук. Даже таких.
Под его руками выдох прерывается, и слабеют колени, но признаться не составляет труда:
– У меня тоже… не было.
– Почему, когда я трогаю тебя или думаю о тебе, я понимаю, что других нет? Ты одна, – Андрей склоняет голову и целует мою шею. Разрешает моим ожившим пальцам запутаться в его волосах. – Я привязан к тебе, и дело не в детях. Мне нравится в тебе все: улыбка, голос, запах, смех. Все, до последней родинки. Я помню их все с нашей первой ночи. Почему, Светка, мне некуда идти? Только к тебе.
– Не знаю.
– Я знаю. Но прежде, чем мы продолжим, Сахарок, – Андрей касается языком уха, стягивает шорты с бедер и на длинном вдохе проникает в меня чуткими пальцами, от чего в животе рождаются искры удовольствия, – пообещай мне кое-что.
Ему не надо просить. Сейчас я готова пообещать ему все что угодно, и легко об этом говорю, чувствуя тепло губ на своей щеке.
– Да. Обещаю…
– Забудь мои слова. Забудь все то, о чем я говорил тебе в кафе, когда мы встретились. О чертовой физиологии и душé. Я уже тогда знал, что вру. Я сходил от тебя с ума всегда, Светка, слышишь? И новая встреча не стала исключением.
– Да.
– Если бы ты захотела, я был бы твоим уже в семнадцать.
Этот шепот дороже признания в любви. Я точно не ждала его, но готова слушать и таять под его руками и теплом сильного тела. Плавиться и гореть от ласки сказанных слов.
Мои губы тоже живут собственной жизнью и находят плечо Андрея, целуют подбородок. Я глажу его затылок и спину, шепчу жарко – так же горячо, как он меня ласкает:
– В семнадцать ты был таким глупым. Да и я тоже. Мы бы убили друг друга от ревности. В то время я так много ждала от жизни.
– Нет, мы бы любили друг друга, Светка, если бы ты позволила себе быть хоть чуточку слабее. Уже тогда не было ничего в этой жизни, в чем бы я смог тебе отказать. Однажды я сказал об этом Рыжему – от досады, что ты меня не замечаешь.
Я удивляюсь.
– Витьке Артемьеву?
– Да. Мне хотелось быть тебе нужным. И услышал в ответ, что дурак. Ты моя, Сахарок. Запомни это. И больше никогда не решай сама. Ничего. Я очень хочу быть
