Однако в эту ночь не спал никто – внизу до девяти утра истошно орал Кузя, наверху «молодожены» то ругались, то мирились. У меня даже сложилось такое впечатление, что их отношения построены исключительно на сладости примирения после отчаянной ссоры.
– Что у тебя болит, Кузенька? – спрашивали мы наперебой.
– Все б-боить! – заикаясь, кричал он и снова заливался диким ревом.
– Ничего у него не болит! Просто он симулянт! Весь в отца! – настаивала на своем Анжелка.
– Ты п-плохая-я-я!
К семи часам утра у Кузи поднялась высокая температура, но диатез тут был ни при чем – пятна бесследно исчезли с его худенького тщедушного тельца.
– Ты ведь врач! Почему он весь горит?! – через каждые пять минут язвительно спрашивала Огурцова Пульку, всякий раз пытаясь доказать ее профнепригодность.
– Потому что у него мать – дура! – не выдержала Пульхерия. – Потому что ты измотала его по этим никому не нужным кружкам и секциям! Потому что он слишком маленький для такого бешеного ритма жизни! Вот почему!
Во всем доме, похрапывая, спала только Адочка.
– Девочки, его, наверное, нужно срочно отвезти в Москву, – тревожно сказала Икки.
– Действительно, какая разница, когда ехать – в десять утра или в двенадцать. Все равно завтра всем на работу, – поддержала ее Пулька.
– Собирайтесь, я сам отвезу вас с Кузей в больницу, – предложил Влас Анжеле.
– Когда ты приедешь? – засуетилась я, осознав, что сейчас уедут все, а главное – Влас, и я снова останусь наедине с кузиной и Афродитой.
– Я даже не знаю, что тебе и ответить, любовь моя, – печально сказал Влас. – Эта неделя у меня будет сумасшедшая, а в выходные Илья Андреевич снова попросил уладить кое-какие дела с поставкой машин в его автосалон. Ты ведь знаешь, я никак не могу отказать ему.
Я знала это, и в глубине души начала ненавидеть старшего коллегу Власа, жизнь которого сравнима только «с судном посреди морей, гонимом отовсюду вероломными ветрами».
– Да, конечно, я тебе постараюсь позвонить, – пообещала я.
Наскоро позавтракав, все сели в машины, кроме... Иннокентия. Он вцепился в калитку и, кажется, не собирался никуда ехать.
– Если ты сейчас не сядешь в машину, я тебя уволю! – прогремела Икки.
– Кешенька, поедем домой, – высунувшись в окошко, попросила Света.
– Мне и тут хогошо.
– Я его сейчас вместе с калиткой на багажник заброшу! – воскликнул Влас.
– Ой! Пгостите, пожалуйста! – Иннокентий отцепился от калитки и сел рядом с «женой».
– До свидания, Машка!
– Не скучай! – кричали мне друзья наперебой.
– Овечкин, можно тебя на минутку, – позвала я Женьку. Он нехотя вышел:
– Ну, чего?
– Не обижай Икки.
– Да ну ее, она ничего не понимает!
– А что она должна понять-то? Ты хоть объясни!
– Рано еще объяснять. Пока, Маш, не грусти тут.
«Он точно что-то затевает, Икки права», – подумала я, глядя на удаляющиеся машины. Дышать сразу стало как-то тяжелее.
Так незаметно промелькнули еще две ночи нашего с Власом медового месяца.
* * *
В понедельник утром произошло два знаменательных события. Часов в десять заявился Николай Иванович и изо всех сил принялся ломиться в калитку. Адочка тут же среагировала – она выбежала на улицу, вытащила свое оружие (хвойный освежитель воздуха) и хотела было использовать его по «назначению», но тут я крикнула с крыльца:
– Не смей! Это мой отчим!
– Шляются тут всякие, – разочарованно проговорила она и пошла на кухню, доедать дольку апельсина, которая составляла Адочкин завтрак.
– Здравствуйте, Николай Иванович, – вежливо поприветствовала я изменщика и обратила внимание, что на брюках его коричневого бессменного костюма на самом интересном месте лоснится пятно от подсолнечного масла, а пиджак порван в районе правой подмышки.
– Это... Пусти меня... Это...
– Не могу. Мама строго-настрого запретила пускать на участок посторонних.
– Это я посторонний?! Мрак! – гаркнул отчим и одарил меня своим неповторимым, полным гнева, взглядом (в том смысле, что взгляд этот повторить никто не может): глаза его смотрели в разные стороны – левый на меня, а правый – на гараж, где раньше стоял «жигуленок». Как это ему удается – до сих пор не пойму.
– Ничем не могу помочь. Вот приедет мама, с ней и разбирайтесь.
– А где это она? – прищурившись, спросил он.
– В Германии, кошек ищет, которых, между прочим, ваша пассия туда отправила, – съязвила я.
– Я за машиной приехал.
– Вы ж забрали! – удивилась я.
– За «Жигулями».
– А-а! Так ее мама в Москву отогнала.
– Совсем распустилися! Мрак какой-то! – Николай Иванович начинал сердиться. – Это что ж за апломб такой у всех!
– Ну, я не знаю, я тут ни при чем. Мама приедет, сами с ней и разбирайтесь. – Я собралась было уйти, как отчим вдруг позвал меня так жалостливо:
– Маш, а Маш...
– Что?
– А ты мне не достанешь это... Ну... Лекарства...
– Какие еще лекарства? Купите в аптеке. В райцентре четыре аптеки.
– Да там не продаются такие, я спрашивал...
– Какие – такие?
– Ну... – он переминался с ноги на ногу. – Это... Китайское – «Суньмувча», или «Чих-пых»...
– Или «Трик-трах», – добавила я. – Нет уж, со своими мужскими проблемами справляйтесь как-нибудь сами, – решительно ответила я и пошла домой.
– Маш...
– Ну, что?
– Мама уехала, да?
– Да. А что?
– Как ты думаешь, она со мной... Ну, это... Я с ней... Когда она кошариков привезет, она со мной не того?..
– Не знаю. Вам лучше самому с ней поговорить – того она с вами или не того, – сказала я, и вдруг мне стало его жаль – неухоженный, исхудавший, несчастный, с пятном на брюках... – как она приедет, купите ей букет цветов, торт и приезжайте мириться, – посоветовала я от чистого сердца.
– Ага, я еще и виноват! Торт им с цветами! Может, вам и квартиру в Москве подарить?! – возмутился торговец рыбой и пошел на остановку дожидаться автобуса.
После визита Николая Ивановича к дому на велосипеде подъехал Баклажан, схватился обеими руками за наш почтовый ящик и, держась за него как за спасательную соломинку, мотылялся взад-вперед, пока я к нему не вышла – Сизый уже с утра был абсолютно пьян. Он протянул мне «Литературную газету» и попытался было тронуться с места, как рядом с ним вырос дед Становой:
– Тыртурку при... Тыртурк?
Баклажан икнул и отдал «баяну» письмо из Германии от моей мамы.
– Это мое, а это ваше, – я выхватила письмо, отдала старику его долгожданную «Тыртурку» и убежала в дом, немедленно читать мамашино послание. Вот что она писала:
«Здравствуй, моя кровинушка, единственная моя родственная душа!
Доехала я благополучно, а теперь также благополучно проживаю у двоюродного брата Карла Ивановича. Приняли, конечно, без русского хлебосольства (на то они и немцы), но хорошо, хоть приняли.
