Доехала я благополучно, а теперь также благополучно проживаю у двоюродного брата Карла Ивановича. Приняли, конечно, без русского хлебосольства (на то они и немцы), но хорошо, хоть приняли.
По приезде я сразу отправилась в приют. Там у меня чуть было не случился сердечный приступ – ни одного моего кошарика не оказалось! Хозяин приюта (лысый толстый болван – по-русски ни бельмеса) что-то долго объяснял мне, гавкая, но я ничего не поняла, потом на пальцах показал, что всех моих котов забрали, а адресов, гад, не дал. Сказал только, что пятерых отправили в Вильгельмсхафен, пять – в Фленсбург, пять – в Любек, а пять тут где-то осталось. Я сразу рванула в первое место (просто невозможно выговорить названия этих городов! В результате чего перепутала Вильгельмсхафен с Бремерхафеном). Казалось, скитаниям моим не будет конца! Но главное то, что ни в Вильгельмсхафене, ни в Бремерхафене, равно как в Любеке и Фленсбурге, я не нашла ни одного своего пушистика.
Каково было мое удивление, когда, вернувшись на следующий день домой к двоюродному брату Карлуши – г-ну Штрюнку (знаешь, как переводится его фамилия? Уверена, не догадываешься! Кочерыжка!). Так вот, на соседней вилле г-на Кочерыжки я заметила кота. Это оказался наш Яшка – черный с белым треугольником на морде. Я ему: «Яшенька, иди ко мне!», а он посмотрел на меня, будто первый раз видит, и задницей ко мне повернулся! Я сначала разозлилась – думаю, ничем этот наш Яшенька от Навозного жука не отличается, а потом в голову мысль пришла – вдруг моим кошарикам что-нибудь вкололи, отчего у них теперь полная амнезия и они хозяйку родную не узнают!
Надеюсь, у тебя, дорогая моя, все в порядке.
Целую в обе щеки. Буду упорно продолжать поиски.
Обманутая, скитающаяся по чужбине, одинокая мать твоя».
– От кого письмо? – томно спросила Адочка. – От кого?
– От мамы.
– А-а, – безразлично протянула она и смиренно замолкла.
Кузина ходила из угла в угол все с тем же отрешенным взглядом, который я заприметила сразу по приезде из райцентра. Воспользовавшись ее спокойным состоянием, я удалилась на второй этаж, продолжать историю любви птичницы и пастуха. Но стоило мне вникнуть в текст и начать писать первое предложение после долгого перерыва, как на лестнице послышались шаги Адочки и лай Афродиты. Кузина села на кровать и вдруг заговорила своим обычным пронзительным голосом:
– Ах, сестрица! Сестрица! Моя дорогая сестрица! Я ничего не могу от тебя скрыть! Ничего! Ничего! – Она прижала руки к груди и выпалила: – Я влюбилась!
– В кого? – удивилась я и тут же спросила: – Уж не в Овечкина ли?
– Да в какого еще Овечкина! Нужен мне ваш Овечкин, как Афродитке пятая нога!
– В Серапионовича? – все больше и больше поражалась я.
– Ой! Нужен мне ваш проктолог! Очень он мне нужен!
– Неужели во Власа? – я растерялась окончательно.
– Нужен мне твой Влас сто лет! Ой! Прости, сестрица, прости! Он хороший – этот твой Влас, но не в него. Не в него я влюбилась!
«Неужели ее угораздило в Иннокентия влюбиться! Бывший бабушкин ученик на глазах превращается в плейбоя! Вот уж не ожидала!» – подумала я и спросила:
– Так кто ж твой избранник?
– Парнишка из магазина. Ну, он еще рыбой торгует. Его Шуриком зовут. Шуриком! Шуриком! Прекрасное имя, правда?
Уж чего-чего, но подобного выбора от Адочки я никак не ожидала! Эта Эльвира Ананьевна имеет какую-то непостижимую способность притягивать к своей ненормальной семейке наших родных и близких.
– Почему ты молчишь? Почему? Ты мне завидуешь? Да?! А еще сестра называется! – и Адочка захлюпала. Рассказывать о моем похищении, о холодном сарае с мышами – короче обо всем, что было связано с вдовицей и ее полоумным сыном, было бесполезно и поэтому ничего не оставалось, как сказать, что я, напротив, очень за нее счастлива.
– Правда? Правда? – и она утерла нос ладонью кверху. – Тогда поедем завтра со мной в райцентр? У меня свидание с Шуриком в магазине. Поедем? Поедем?
– Адочка, я буду тебе только мешать. Поезжай одна.
Тут Ада закричала, что я никогда не помешаю ей ни при каких обстоятельствах, снова начала было плакать, и я согласилась только с тем условием, что сегодня она не будет мне мешать работать.
– Конечно! Работай! Работай! Я тут рядышком посижу, как мышка. Как мышка! – радостно взвизгнула мышка и тараторила без умолку до вечера о достоинствах своего возлюбленного. Ночью я долго не могла заснуть от дикой головной боли, а когда мне наконец удалось это сделать, мне приснился кошмарный сон, будто Шурик привязывает мне на шею камень, а вдовица стоит подле и советует сыну:
– Потежельше, потежельше привяжи, а то всплывет!
Я проснулась утром в холодном поту, спустилась вниз – Адочка вырядилась во все розовое и, видимо, давно поджидала меня.
– Ну, как? Как я выгляжу? – допытывалась она. – Может, мне переодеться во все лиловое? В лиловое переодеться? – Я взглянула на Афродиту – собака тоже была в розовом.
– Нет, не стоит. Тебе очень идет розовый цвет, – сказала я, представив, что придется еще и Фродю переодевать. – Ты вообще сегодня прекрасно выглядишь.
– Правда? Правда? Тогда собирайся быстрее и поедем. Поедем! Я так нервничаю! Это первое свидание за пять лет! За пять лет! – восторженно вопила Адочка, пока я натягивала джинсы.
Наконец мы вышли из дома. Кузина чинно несла на руках Афродиту, чтобы та вновь не почувствовала подлинного вкуса свободы.
На «Гондурасе» стояли староста, бабка Шура и Свинорожка. Они тоже, видно, куда-то собрались, нацепив все как одна пышные юбки с люрексом. Стоило нам только появиться, как они демонстративно отвернулись и зашушукались – не сомневаюсь, что разговор шел о нас.
– Здравствуйте, – как ни в чем не бывало поприветствовала я их.
– Зы-сс, – сквозь зубы ответила баба Шура, не поворачиваясь.
Вскоре подошел автобус. Удивительно, но во вторник народу было столько, что даже на порожке стояли бабки в платках. Адочка забралась на ступеньку, но была вытолкнута самым беспардонным образом Клавдией и бабкой Шурой. Пришлось ждать следующего автобуса. Кузина кричала на всю деревню, грозясь отомстить злобным старухам и поджечь дома подружек.
– Адочка, отнеси Фродю домой. Ее раздавят, – посоветовала я, и она, взяв у меня ключи, скрылась за гаражом.
Пока кузина отсутствовала, на остановку подтянулись Нонна Федоровна с Козлятницей.
– А где твоя сумасъехамшая? – спросила Попова, тревожно озираясь по сторонам.
– Адочка пошла собачку отнести. Сегодня столько народу в автобусе, что бедное животное раздавят!
– Конечно, много народу! Праздник великий! – заголосила Козлятница, она вообще не умела нормально разговаривать – она пронзительно визжала. И если б не ее чрезмерно высокий голос, на нее вообще никто и никогда не обратил бы внимания. Мне она всегда напоминала амебу, неопределенные формы которой можно с трудом разглядеть под микроскопом.
