Интерьер не нов, безвкусен и перегружен. Не проходит и минуты, как у меня начинает рябить в глазах. Это все из-за ковров — оранжево-желтых, с зелеными пятнами, словно их соткали из рвоты.
Старушка с черными ногтями запустила руку в кошелек и нудно пересчитывает пятифунтовые банкноты. Вот она вынимает из кошелька несколько бумажек, и тип в галстуке на резинке меняет их на фишки, и она рассыпает фишки по полю рулетки. Чет-нечет, красное и черное, и не забыть даты рождения обоих внуков.
Ставки сделаны, и утомленный крупье вбрасывает шарик на крутящееся колесо. Рулетка вертится, и все смотрят на нее страшными глазами и бормочут тайные заклинания.
Колесо замедляет свой бег. Серебряный шарик дрожит, и звенит, и перепрыгивает с номера на номер. «Два черное». Никто не выиграл. Старушка с черными ногтями тоже проиграла. На лице ее постепенно проступает осознание проигрыша. Интересно, как она сейчас поступит?
Старушка недоуменно трясет головой, достает кошелек, и все начинается сызнова.
На задах казино на некотором возвышении находится помещение, которое именуется здесь «залом для игры в карты». Наверное, там папа и играл. Площадка, отгороженная низкими деревянными перилами и заставленная восьмиугольными столами и стульями с жесткими спинками. Образ папы никак не вяжется у меня с этим гадким местом. С этими жуткими пенсионерами, и туристами, и крупье, от которых разит застарелым потом, и официантками в узких черных юбках и с неопрятными подносами.
За карточными столами алкоголь запрещен, так что все пьют чай или кока-колу. Кто-то заказывает сэндвичи: кусочки белого хлеба, намазанные маргарином и прикрытые тоненькими ломтиками мяса. В любой придорожной забегаловке такие же бутерброды. Почти все курят, и кончики прилипших к губам сигарет так и ходят вверх-вниз. А игроки бормочут что-то, и ругаются, и стараются сосредоточиться, и скрещивают пальцы на счастье.
Я присаживаюсь за свободный стол и обвожу казино взглядом. У всех окружающих какой-то замороченный вид; никто не смеется и не улыбается, словно игра не доставляет ровно никакого удовольствия. Даже те немногие, кто выиграл, мрачны как могила. Может быть, это зависит от времени суток. Наверное, по ночам здесь веселее. А может, здесь всегда так: серенько, мрачненько и гадко.
Когда я прохожу мимо рулетки к выходу, Черные Ногти как раз выигрывают двадцать фунтов. Я приношу старушке свои поздравления. Она просит подсказать ей какое-нибудь счастливое число и огорчается, когда я говорю, что не знаю счастливых чисел. Зато мне известно много простых чисел. При этих словах старушка смотрит на меня как на сумасшедшую и покрепче прижимает к себе пластиковый пакет, где спрятан кошелек.
— Простые числа? Что еще за простые числа?
— Это очень интересно, — соловьем разливаюсь я. — Это числа, которые делятся только на один и на себя. Как два, три, пять, семь, одиннадцать или тринадцать. В самом большом простом числе больше четырех миллионов знаков. Ученые все время открывают новые простые числа.
— Вот оно что.
— Но я вовсе не предлагаю ставить на них. Я просто говорю…
— Семь подойдет. У меня внучка родилась седьмого числа. Может, мне еще раз поставить на семерку?
Я вежливо улыбаюсь, желаю ей удачи и ухожу из казино задолго до того, как колесо сделает свой первый оборот.
* * *
В машине я сплю чуть ли не до самого дома. Мне снятся папа, и Фрэнк, и толпа кровожадных исполнителей танца «моррис». Просыпаюсь я с пересохшим ртом и гудящей головой. Дома я почти весь вечер просиживаю в спальне: перебираю фотографии, составляю планы занятий и реву в три ручья.
На мою электронную почту не пришло ничего достойного. Несколько человек ответили на объявление о пропавшем без вести, но они и сами ничего толком не знают. Я нашла школу, где папа когда-то работал, и связалась с бывшими папиными сослуживцами, но и они пребывают в неведении. Ушел с работы, и привет. Я даже отправила послание бывшей девушке Джимми Шелковые Носки, но и у нее нет никаких сведений. Уже лет десять как нет. Ни про папу, ни про Джимми. Как и Фрэнк, девушка полагает, что оба они где-то в Америке. Как с ними связаться, она понятия не имеет.
Я уже готова сдаться, но тут на экране высвечивается новое сообщение — от Луи. Прописными буквами выделено: ХОРОШАЯ НОВОСТЬ. Этого-то мне и надо. А то настроение совсем никуда.
— Ничего себе хорошая новость! Как только у тебя язык повернулся!
— Я думал, ты обрадуешься. Теперь ты у нас будешь Сэмми Дэвис-младший. Вместо него.
— Луи, у человека был инфаркт, и он умер!
— А у его жены усы. И что с того? Ему там, пожалуй, лучше.
Я гляжу на Луи, широко открыв глаза. Он всем своим видом показывает, что я чересчур сентиментальна.
— Ко всему прочему, у него была эмфизема. — Луи открывает холодильник и принимается за сооружение традиционного бутерброда «перед игрой». — Он бы все равно загнулся. Ты видела, какие сгустки слизи он выплевывал? Все зеленые, комковатые, с кровавыми прожилками. Брр. Что за жизнь у такого человека?
— Некоторые могут сказать то же самое про тебя. Жирный псих, торчит в своей норе безвылазно, и поговорить-то ему толком не с кем. Уж лучше бы ему, тебе то есть, помереть.
— Как мило ты общаешься с друзьями! Как замечательно ты относишься к своему наставнику по покеру! Что это ты разошлась ни с того ни с сего? Ах, ну да, конечно. Это все твой парень. Он наконец протер мозги и стал трахать совсем другую девушку?
— Как славно, Луи! Ты сегодня такой милый! Только ты его с кем-то путаешь.
Я лезу в сумку, достаю фотографии и протягиваю своему «наставнику по покеру». Луи споласкивает руки (а как же!), берет снимки и долго рассматривает.
— Это и есть твоя мама?
— Да. Это день их свадьбы.
— Красивая. Немного похожа на тебя. Такие же рыжие волосы и грустные глаза.
— Грустные глаза?
— Ну да. Вроде как у Маленького Луи, когда я его накажу, чтобы не вонял в доме. У тебя все время такие глаза.
— Большое тебе спасибо.
— Не за что.
— Это папа, — я показываю на снимок на фоне моря, — а это один из его друзей. Тот, кто втянул его в азарт.
Большой Луи внимательно рассматривает Джимми Шелковые Носки и осторожно проводит кончиками пальцев по фотографии.
— Он всегда носил эту шляпу? Эту белую сутенерскую шляпу, которую он тут нахлобучил себе на башку?
— Да. А откуда ты знаешь?
— Просто у него такой вид, словно он жутко любит шляпы, вот и все. Твой отец носил головной убор?
— Нет.
— Когда ты его видела в последний раз, он не начал лысеть?
