Я верещала как мартышка, у которой отобрали банан. Брат молчал, стисну зубы и все пытался натянуть на меня куртку. В итоге, решив, что с него хватит концерта, подхватил меня под мышку, как папку с бумагами, и вынес вон. Я брыкалась до самой улицы и притихла, увидев мир под непривычным углом. Но, как только он вернулся в прежнее состояние, только прикрылся стеклом машины, я вновь вспомнила, что имею дар речи и массу претензий к родственнику. И понесла ту пьяную ахинею, что люди в таком состоянии воспринимают за гениальные изречения. Я не сдерживалась в выражениях и поведала ему, что он типичный травоядный, ведет себя соответственно статусу с грубой бесцеремонностью и, как положено оному, слишком недалек в своих стремлениях, и имеет лишь одну мысль на весь изгиб мозговых извилин…
Именно на этом я и потеряла свою мысль в лабиринте собственных извилин и попыталась ее найти. Алеша вздохнул в сотый раз, остановил машину и понес меня домой. Уже в ванне, полоская меня, как пододеяльник, изнутри и снаружи, высказал все, что думает о безумных эскападах современной молодежи. После литра кофе, влитого в меня насильно, я немного пришла в себя и начала что-то видеть, слышать, соображать. Пусть еще местами, но уже четко.
Взгляд брата вгонял меня в тоску, голос предвещал великое вселенское оледенение, будущее рисовалось в самых мрачных тонах.
Я задумалась и нашла выход — принялась огрызаться и винить Алешу во всех смертных грехах, начиная со времен Адама. Множила их легко и изящно, придумывая на ходу для успокоения собственной совести. А заодно поведала ему о своей негасимой любви к Кириллу и нашем совместном желании еще вчера официально узаконить отношения.
Все это произвело неизгладимое впечатление на брата — он рассердился, обиделся, возмутился и сгреб меня с дивана, насильно впихнув в одежду. И потащил с собой на работу. Его утомленный бессонной ночью рассудок был бессилен в борьбе с моим нигилизмом, но интеллект не подвел и выдал вердикт — пусть она побудет рядом, пока не придет в себя окончательно и не сможет адекватно воспринимать действительность.
На этой ноте он завел меня в пустую больничную палату, толкнул на кровать и заявил безапелляционным тоном, что в случае непослушания и моего явления в коридоре, он оставит меня здесь жить, причем в смирительной рубахе.
Я возмутилась до глубины души и запустила подушкой в закрывшуюся за ним дверь. Немного подумала, поплакала над свершенной несправедливостью и…заснула.
Проснулась я от громкоговорящих тараканов в моей голове. Они гудели, как рой рассерженных пчел, и бились в виски. Я открыла глаза и поняла, что это голоса не внутри, а вовне, за дверью, за стеной палаты.
Конечно, это было не первое мое знакомство с крепкими напитками заграничного производства, но подобной интенсивности их потребления организм еще не испытывал, и оттого бунтовал сверх меры. Состояние похмелья мне не понравилось и, глядя на себя в зеркало местного санузла, я решила от него поскорее избавиться. Двинулась на поиски Алеши, желая потребовать большую таблетку от всего разом: начиная с жуткого озноба и заканчивая не менее жуткой головной боли.
Но в коридоре бродили тучные стада будущих Чазовых и Амосовых, сквозь которую не представлялось возможным пробраться, а уж найти в ней брата или обычную медсестру — тем более. Видимо у студентов наметился период сдачи зачетов — они оккупировали все подоконники, сестринский стол и кучковались по периферии всего видимого помещения, преимущественно с озабоченными лицами и толстыми, внушающими трепет, томами академического направления. И каждый что-то говорил. Вместе получался дикий гам, буквально бьющий по моей многострадальной голове.
Мне захотелось повеситься, но для начала даже не из вредности, а в назидание, перестрелять всех ораторов в белых халатах, которые словно назло мне решили не раньше, не позже собраться всем вместе и сдать какой-то особо нужный предмет.
Понятно, что ничего подобного я не сделала, просто прислонилась к единственному пустующему подоконнику и стала ждать, в надеже поймать пробегающего медработника, чтобы узнать о местопребывании моего брата или хотя бы спасительных таблеток от головной боли.
Ближайшая ко мне стайка студентов, состоящая из трех девушек и двух разнокалиберных юношей, видимо не на шутку заинтересовалась моей потрепанной особой и принялась усиленно обстреливать взглядами, шептаться.
Меня в ответ начало одолевать естественное раздражение, и я уставилась на яркий, висящий на стене напротив меня плакат с мудрым, но в данном случае запоздавшим пожеланием — "Брось сигарету!" Вид тлеющей палочки с ядом на едко — желтом фоне, усилил спазмы желудка и одарил уверенностью, близкой к самой твердой клятве: никогда больше не буду пить, курить и посещать увеселительные заведения.
Я сглатывала слюну и бодала взглядом плакат, мечтая увидеть его творца и задушить в порыве благодарных чувств. И уже почти достигла цели, как мою радужную медитацию прервал возмутительно приятный мягкий баритон, сильно напоминающий мне голос Андрея. Но в тот момент он поразил меня еще и тем, что, прозвучав над ухом, произвел эффект гула сваеукладочного автомата.
— Вам плохо?
Я вжала голову в плечи и повернулась, желая сообщить его владельцу, что его место на заводе, а не в интеллигентном кругу медицинских работников.
— Могу чем-нибудь помочь?
Ах, какая забота! — скривилась я и одарила доброхота из той стайки красноречивым взглядом Анки-пулеметчицы. Правда шапочка на его голове не вспыхнула и халат не превратился в дуршлаг, да и сам он не отпрянул, а лишь полез пальцами в свой нагрудный карман и вытащил конвалютку таблеток. Я посмотрела на нее, как голодный на горбушку хлеба, и облизнулась. Парень улыбнулся, протянув мне спазган. Только этого я как раз уже не видела. Его улыбка была уникальна, неповторимо изумительна и подкупающе — открыта. Ни до, ни после я не видела такой. И была поражена, фактически сражена. И заметила, наконец, что парень весьма приятен лицом и статью — спортивная фигура, как у всех Шабуриных, но мельче ростом. Лицо с четкими линиями, обезображенное интеллектом и интеллигентностью. Глаза наивны и чисты.
— Берите же, — почти насильно вложил мне таблетки в ладонь. — Это спазган. Устроит? Могу еще что-нибудь поискать…
— Устроит, — буркнула я. В том состоянии, что я находилась, меня б и лассо на шею устроило.
Вот его он мне и накинул, улыбнувшись вновь:
— А хотите инъекцию поставлю? Глюкоза с аскорбинкой, и интоксикации, как не бывало.
— Зачем мне ваша глюкоза? — нахмурилась я, не понимая причину столь пристального внимания, но заподозрив деятельность парочки острозубых сплетниц местного отделения.
