Отец держал слово.
Не давал мне заскучать и очень старался сделать так, чтобы я вылетел из интерната, как пробка.
Но я держался.
Теперь у меня была Ксения, которую он упустил.
В этой битве я уже победил, оставалось сделать так, чтобы он и сам это понял.
Она сама сказала, что хочет работать и сначала я хотел взять ее к себе. Вовсе не для того, чтобы трахаться на рабочем столе, как она сказала. Помощница мне бы и самому пригодилась, потому что секретаря у Палыча не было, но блюстители морали моментально разразились гневными статьями о том, что такую совратительницу, как она, ни в коем случае нельзя допускать до детей.
Пусть работы в интернате и было хоть отбавляй, Ксении пришлось искать ее за его пределами. И даже с этим она справилась блестяще. Назло всем длинным языкам у нее тоже были свои.
Обставила отца по полной.
Ксеню взяли в центр по поддержке детей и подростков, оказавшихся в трудных жизненных ситуациях. Конечно, я предпочел бы, чтобы она всегда была рядом, но ничего не мог поделать с тем, что приходилось отпускать ее на другой конец Москвы. Правда, не одну. Тем самым провинившимся старшеклассникам я доходчиво объяснял, за какие такие повинности им придется постоянно и главное незаметно сопровождать ее туда и обратно.
Ксения все еще считала, что я не знаю, что с ней произошло той ночью сразу после последнего звонка. Но мне рассказал Палыч. Когда Ксения стала ездить по городу, он пришел с повинной. Понял, что молчать и дальше просто опасно.
Я никогда не питал к отцу нежных чувств, но тогда соблазн придушить его превысил все нормы.
Палыч протянул бутылку водки и сказал:
— Если надо, выжри всю. Залпом и с горла, лишь бы сегодня ты дальше интерната уйти не мог.
— А завтра? — прохрипел я.
— А завтра должно стать легче. И ты примешь меры.
Меры я принял, но желание растереть и выплюнуть мудака, который так легко переступает через близких людей, никуда не исчезло.
Я полюбил ее еще больше за то, насколько сильной при всей своей хрупкости она была. Столько месяцев молчала и теперь никогда сама не рассказала бы правды. Узнай я, то никогда не уехал бы в Ригу, оставив ее одну. И она это тоже знала.
— А ты, Палыч, получается, соврал, когда сказал, что она ничего не сделала для меня, — прохрипел я, вливая в себя водку прямо с горла. — Знал же еще тогда, ради кого она промолчала.
Палыч только развел руками и пододвинул ближе ведро.
— Это еще зачем?
— Увидишь.
Ведро пригодилось, да. Пить я никогда особо не умел, а особенно теперь после долгого периода трезвости.
Сначала бухло, а потом ужасное похмелье не позволили совершить все то, рисовало воображение и из-за чего так чесались руки.
Но ярость не прошла.
Ярость и позволила выстоять.
Месяцы сменяли друг друга, а я все еще держался на плаву. Ксения тоже работала и делала это блестяще, и тогда я пошел на новый виток свершений. Основал «Академию детского футбола».
Шах и мат, товарищ премьер-министр.
И это только начало.
35-1
C открытием «Академии» список необходимых и срочных трат стал расти не по дням, а по часам.
Особенно, если учесть, что у меня и так был чудовищно короткий список тех, кто хотел посещать секции. И еще более короткий тех, кто мог их оплатить. Ведь больше половины желающих были мои же воспитанники, чьи родители не просто так спихнули своих детей на круглогодичное обучение.
Стало понятно, что без спонсоров никак и я стал обзванивать всех меценатов этого города.
«На что вам нужны деньги?» — спрашивали они.
— На развитие детского футбола.
— Зачем? Оставьте недоразвитым, чтобы не мучился, когда вырастет.
Или:
— А остальные проблемы в стране мы уже победили, раз пришло время для футбола?
И даже:
— А, ну то есть, вам стадион какой-нибудь снести надо?
— Нет. Причем здесь стадион?
— Ну как причем? Снести стадион и вместо него многоквартирный дом построить. Разве мы как-то иначе футбол развиваем?
Кому скудоумие не позволяло упражняться в остроумии, те просто бросали трубку.
Но один раз мне позвонили и назвали сумму. Безвозмездно. Я решил, что это розыгрыш. Уловка. Я не собирался вестись на бесплатный сыр в мышеловке. И долго отказывался от странных денег.
С таким упрямством, как будто не надо было срочно шить новую форму, обновлять реквизит, менять покрытие в спортивном зале, а с ним и старые окна на модные пластиковые, перестилать крышу и многое, многое другое. Кажется, дешевле было разобрать интернат по кирпичику и отстроить заново, чем пытаться что-то привести его в божеский вид, но денег хватало только на заплатки и побелку.
Я тянул так долго, что меценат, пожелавший остаться неизвестным, в какой-то момент потерял терпение и приехал ко мне лично.
— Да твою же мать, Тимур! — возвестила бабушка. — Даже хорошее дело сделать не даешь!
После возвращения из Риги я впервые увидел ее именно в этот момент, на пороге своего теперь директорского кабинета, на исходе зимы.
— Так, так, так, — протянул я, сложив руки домиком. — Ну привет бабуля. Чем обязан? Мы больше не в твоем черном списке?
Бабушка закатила глаза, но при этом как-то подозрительно всхлипнула и утерла уголки глаз.
— Да какой еще черный список? Иди уже, обниму непутевого внука,
— прошептала она.
— Внук вообще-то много полезного уже сделал.
— Да-да, наслышана, знаешь ли, про «поднимем российский футбол с колен».
— Э, нет! Я отвечаю только за детский.
— Все начинается с малого, верно? Ох и возмужал, Тимур. Ох и повзрослел!
— Ба, ну плакать-то зачем?
— Старая стала, глаза на мокром месте постоянно. Так что там с футболом? Устроишь экскурсию по своей вотчине? Как нога?
— Подожди, подожди. Слишком много вопросов. Лучше ты мне скажи, а ты уверена, что тебе можно?
Я-то прекрасно знал, как отец любит вымещать злость на близких людях. А кто бабушку потом защитит от него?
— Ты меня путаешь с кем-то, Тимур. Мне лет уже сколько? Можно и без разрешений обойтись.
— Бабуль, я серьезно.
— Так ведь я тоже. Уезжаю я, Тимур, достала эта Москва, сил нет.
— Правда? Куда?
— Да к морю, где теплее. Ну показывай… Идем уже, а я тебе пока кое-что интересное расскажу…
И она рассказала.
После ее визита я сорвался не сразу. Благо, мозгов прибавилось. Но усидеть на месте все равно не смог. Бить я никого не собирался, но посмотреть в глаза хотелось очень сильно.
К университету я подъехал как раз к концу последней пары. Замер поодаль от главного входа и ждать пришлось недолго.
Правда, сначала я ее даже не узнал.
Зойка теперь была очень дорого упакована. Она пересекла университетский двор и остановилась возле тачки. Не самой последней модели, но тоже не из дешевых.
Я вышел ей навстречу, как раз когда она уже выехала с парковки. Засигналила, завопила, чтобы я глаза разул и под колеса не бросался, и только потом застыла с открытым ртом, когда узнала. Подошел ближе. Постучал по стеклу.
Она даже выходить не стала, так затряслась.
— И как живется, Зой? — спросил я. — Вижу, оно того стоило, не жалеешь?
— Н-н-не понимаю, о чем ты… — заблеяла она.
— Хоть когда ты это сделала? Хочу знать, как долго ты продолжала улыбаться мне в глаза, а сама уже продала меня с потрохами.
— Не тебя! — заверещала она. — Не тебя я предавала! А эту… Эту хотела наказать! А тебя… Да чтоб ты знал, я в тебя влюбилась! И до сих пор люблю! Я бы с тобой так никогда не поступила!
— Ага, клянешься в любви, а за спиной тридцать серебряников пересчитываешь. Как хоть на него вышла?
— Да не было никакого плана! Я его как увидела, когда он в тот единственный раз в интернат к тебе приехал, так сразу ему все и выложила.
— Что именно?
— Так как вы вокруг памятника за ручку гуляли, а ты ее мороженым кормил! Мало разве? Сам тоже хорош, Тимур! И что ты в этой старухе бесплодной нашел?
