что тебе нужно, чтобы было тепло и приятно. И вообще всё, что понравится. Но сверху обязательно никаб. И еще чадру или чодар, как тут говорят, – сказал я Любе. – Никаб, это такая накидка на голову и плечи. Она оставляет открытыми только глаза. А чодар – это широкий чёрный балахон, который надевают поверх всего. Типа мантии.
Кнопка удивлённо взглянула на меня и спросила:
– А у нас есть чем заплатить?
– Да, в выборе можешь ничем себя не ограничивать.
– Я отдам… в Москве, – шепнула она.
Щепетильная. Я лишь махнул рукой. Мне было бы просто приятно, если бы она чувствовала себя комфортно. Красивой она будет, кажется, даже со штанами на голове… А вообще Люба – женщина со вкусом, я видел.
Распахнув пластиковую дверь, Кнопка едва не шарахнулась от выставленных, как пугала в ряд, палок с головами, накрытыми чёрными чадрами. Белые безликие лица в чёрном, пугало размером с семилетнего ребёнка, эдакая семейка призраков, – это было зрелище не для слабонервных. Зато дальше на вешалках и полках пестрили платки, платья, свитера,традиционные женские плащики – манто. Совсем по–европейски были вывешены джинсы и тёмные узкие штаны, – не знаю, как они называются, пол Москвы в таких ходят. В углу – полки с обувью. И,конечно, покрывала, никабы цветные и тёмные, похожие на одеяния монахинь чодары и даже паранджи с вуалью из конского волоса. В Тегеране ни одну в такой не видел,только в горной деревушке однажды встретил укутанную в паранджу толстую бабушку. Это было само по себе забавно: пожилым женщинам по закону можно даже голову не покрывать, они ведь уже никого не отвлекут от мыслей об Аллахе!
Но сегодня я был готов притвориться строгим религиозным мужем. Что и говорить, одежда особо верующих в Иране будто специально была выдумана, чтобы скрываться от полиции. Ещё б на мужчин надеть гангстерские маски, и полное инкогнито обеспечено.
Кнопка с любопытством и энтузиазмом погрузилась во всё это женское безобразие,и я снова отметил, что и тут она была органична. Актриса или гений адаптации?
Да какая разница! – я потёр пальцами колючий подбородок.
Она была настоящей. Какой-то очень настоящей, как ни странно, даже когда врала. Гены?
Я приветственно кивнул двум продавщицам в чёрных хиджабах и опёрся спиной о пластиковый простенок, наблюдая за Кнопкой. Я и не заметил, когда раздражение Кнопкой сменило восхищение. Возможно, в тот момент в машине?
Я ехал и думал о странностях судьбы. Представилась Таша в подобных обстоятельствах. Точнее, нет, – её я представить на месте Кнопки не мог. А потом вдруг подумал: а нужно ли?
И само собой на ум пришло высказывание Мейстера Экхарта, которое зацепило меня тем, что я с ним не согласился: «Самый важный час – всегда настоящий, самый значительный человек – тот, что стоит перед нами, самое важное дело – любовь».
Однажды я поспорил с двоюродным братом, студентом философского факультета, умником и белобрысым занудой, что великий немецкий святой не прав.
На Старый Новый год, одурев от столов и принудительного веселья,когда утка с яблоками, майонезные салаты, отбивные и колбасы уже стояли поперёк горла, а коньяк и вино, пусть четырежды хорошие, едва не лились из ушей после череды дурацких праздников, мы со Славкой сбегали в Зимний сад у моих родителей в Ярославле, сидели в плетёных креслах с тяжёлыми животами, смотрели сквозь пальмы и лианы на заснеҗенный берег Волги, на скованную льдами реку, на вереницу светлых монастырей и золотых маковок на той стороне и дискутировали о чём-нибудь умном. Несмотря на разницу в возрасте, Славка рьяно пытался меня переумничать, а я не уступал. «Не подеритесь», – хихикала мама, проходя мимо.
В общем, я завёлся: «Подумаешь, «сейчас»?! Мало ли сколько есть более важных событий и часов?! А человек передо мной? Ну допустим, это окажется бомж или дворник Джамшут. Что же теперь мне считать его важнее моих друзей, близких, жены? Это абсурд!»
«Ты ничего нe понимаешь , а ещё дипломат!» – возражал Славка.
«Понимаю. Это ты цитируешь чушь. Любовь – самое важное дело, – и я заливался саркастическим смехом, подтрунивая над кузеном. – Любовь – это вообще не дело, а, знаешь ли, удовольствие… Видимо,ты ещё не испытал».
Я был так уверен в себе, а потом вдруг остался один. Не стало никакого будущего.
Я вспомнил эту фразу на кладбище, на сорок дней. Взбесился так, что рванул в книжный магазин, скупил все экземпляры с проповедями немецкого старца, даже ещё кого-то из философов загрёб в корзину. А потом поехал и сжёг новые книги в рощице нашего района за Волгой. Как дикарь. Страницы вырывал в ярости, поливал коньяком. Поджигал снова и снова, пока не осталось пепелище. Не полегчало…
Но сегодня было иначе. В той скрипящей иранской колымаге на заднем сиденье я смотрел на Кнопку с её умными глазами, на её улыбку – отражение невероятной силы, на кулачок, сжавшийся не от страха , а от явного протеста. Почувствовал уважение. И вдруг смерть, снова она, проклятая, почувствовалась слишком явно, словно мерзкий сгусток тоски и холода навис над Любой, сейчас живой и очень настоящей. У меня чуть сердце не остановилось.
«Нет!» – сказал я голодной безглазой и бестелесной твари. Выдохнул,и она начала рассеиваться. А вместе с ней мысли, установки, возражения – всё рассыпалось в пыль, к ногам. Передо мной осталась просто она – Кнопка. Я словно прозрел.
Что бы ни было в моей жизни «до», что бы ни случилось «после», сейчас моё дело – она, моя важность – она. Любовь. Я вдохнул и выдохнул,и взял её за руку.
Люба суетилась, прикладывала к себе яркие свитерки, иногда оглядывалась на меня. Чтобы не смущать её, я вышел в лавку напротив. Там снова последовали «танцы с бубном» с плюгавым ювелиром. Подумалось,что для достоверности нам с Любой как супругам не хватало как раз колец. Точнее, моё было на месте. Я его снял и надел на левую руку, как иранцы носят.
Приблизился к витрине. Речь шла вроде лишь о маскировке, но отчего-то покупать на пальчик Любе дешёвый шлак мне не представилось возможным. Ювелир принялся фонтанировать комплиментами,когда я ткнул в крупный бриллиант на белом золоте.
Я не знаю, что дальше, но пусть сейчас наше прикрытие будет настоящим. Так правильно.
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Восточная загадка в облаке чёрной ткани стояла рядом. Открыта лишь светлая кожа, изгиб бровей, ресницы и сами
