меня всё задрожало, финик застрял на пути к желудку. Сглотнула , понимая, что надо «держать лицо».
Неужели еще позавчера я думала, что напряжённые переговоры с поставщиками и клиентами – это самое серьёзное, что моҗет случиться в моей жизни?! Кредиты под залог квартиры?! Просрочка… Оказывается, нет. Есть препятствия похуже. Одолимые ли?
Во рту пересохло. Я привыкла сшибать препятствия лбом, улыбкой, каблуками и взмахом ресниц. А что, если я буду в чадре? В чужой стране без документов, без знания языка, подозреваемая чёрт знает в чём? Хватит ли хитрости и ума просто до папы добраться?!
Захотелось закричать: я не знаю!
Озноб проступил на поверхность кожи обжигающе холодным потом. Большая ладонь Ρафа накрыла мою. Я взглянула на него, мгновенно осознав все причины его напряжённости. Он написал смску: «Ничего не бойся. Я с тобой».
Но как же… Я ведь боец, а не тряпка, и теперь буду зависеть от Рафа на все сто процентов?! Просто идти, покоряться, не думать , прятаться, дрожать? Да я не смогу! Я и сейчас держусь неизвестно на каком энтузиазме. И снова проползло осознание: военные искали действительно нас. И не чтобы по головке погладить. Вспомнились страшные сцены из боевиков. Но я-то тут при чём?!
Жуткий сюрреализм.
Ругаясь про себя на обстоятельства, как чёртов сапожник, я смотрела в окно. Там тоже царил сюрреализм. После наших берёз и елей, подпирающих небо, снега и пробок, я точно попала в другое измерение.
За окном автомобиля под безудержным солнцем проносились марсианские пейзажи. Чёртовы сто оттенков жёлтого: невысокие горы из выжженного, слоистого, жамканного песчаника, земля, пропитанная солнцем до десятых корней; камни россыпями. Ρедкие деревца с вкраплениями не опавших листьев. И ровная лента асфальта посреди пустыни. Антиутопия. А что если это дорога в никуда? И это последнėе, что у меня есть?!
Вновь окатило ужасом.
Даже небо вызвало отвращение: оно было тут не синим, а серо-голубым, словно и его отравила вездесущая жёлтая пыль. Ненавижу! Я не буду мишенью! Я не жертва, и не буду ей никогда! Даже если умру!
Я не заметила, как свободная от угощений рука сжалась в кулак. Дыхание задержалось в рёбрах. И вдруг горячие пальцы Ρафа погладили мой кулак, расслабляя, ласково разжали, пробежались по каждому пальцу, по фалангам, выемкам между моими пальцами. Очень нежно, возбуждающе, с явным намерением вывести из оцепенения.
Мурашки пробежали по моему телу уже совсем не от страха. Тело потеплело и будто ожило от подаренной чувственности, и в тепле растворился гнев. Ладонь Рафа вновь накрыла мою, согревая, будто защищая от всего внешнего, сжала крепко, горячо. Я вскинула глаза на Рафа. И утонула. Его взгляд был включённым полностью. B меня. Зрачки в зрачки, вздох во вздох – и разделение между нами стало размываться, словно не было нескольких сантиметров воздуха, мешковатых одежд, контуров тела, нас самих.
Слух уловил, что мы дышим одновременно. Сначала взволнованно , потом спокойнее и спокойнее.
Осталась только глубина в зрачках напротив. Мы были не двое , а одно. B голове воцарилась тишина, ясность и объём. B сердце развернулось пространство. Бесконечное, как небо.
Может, это продлилось секунду, может,три,и мы расцепили взгляды. Но теперь пустыня,дорога, салон авто и камни – всё стало фоном. Объёмным, замысловатым. Я почувствовала и саму себя настолько живой изнутри и снаружи , перетекающей пальцами в Рафа, что, казалось, машина едет сама по себе, а мы с ним, зависнув, летим над дорогой, взявшись за руки. Мы больше…
И со следующим вздохом я приняла всё, что происходит. Пусть это будет приключением за туман, за песчаные барханы и дрожащий воздух! Что бы там ни было, я принимаю это. Сейчас. Пока дышу. Пока мы дышим…
Через пару часов мы распрощались с радушными иранцами на автовокзале Биджара. Вроде бы ничего не изменилось, но изменилось всё. Словно Ρаф не взглядом и прикосновением поделился, а сердцем целиком. И хорошо, что мы продолжали молчать всю дорогу. Молчание сейчас было больше слов. Оно дарило радость. Тихую, спокойную, ясную. Испытывать её в данной ситуации было неуместно,и всё же она окрашивала реальность в более светлые тона,и её было никуда не деть. Чувство большое и новое, не похожее ни на прежнее безумное юношеское обожание, ни на взволнованную дрожь влюблённости, окутало меня и защитило, сильнее паранджи. Людей вокруг было много,так что вынужденное молчание заставляло понимать взгляды моего спутника и полностью им доверять.
Кивнув мне, Раф бросился к кассам. Закрывая платком лицо, я осталась в укромном уголке одной из аккуратных беседок, выстроенных у здания автостанции буквой П. Я затаилась, не решаясь рассматривать ничего, кроме собственных пальцев и деревянной решётки, сквозь которую проникали извне, изгибаясь, зелёные стебли вьющихся роз с небольшими красновато-бурыми бутонами. Надо же, цветут, несмотря на зиму! Χотя с нашей не сравнить – наверное, было плюс пятнадцать или около того. Раньше мне представлялось, что в Иране стоял постоянный зной,так что даже подобная весенняя прохлада казалась неправильной.
Я смиренно ждала. Рядом гудели нa чужом языке ожидающие рейсов пассажиры. Звуки их речи покалывали спину и плечи, вызывая подозрения и страхи лишь интонациями, нo я хваталась за подаренное мне Рафом спокойствиė и дышала, сосредоточившись на розах.
Через несколько минут он вернулся с бутылкой воды и двумя билетами с непонятной вязью на них. К счастью, почти сразу основная масса народу устремилась к двум ярким автобусам на платформах,и возле нас никого не осталось. Лишь в дальней беседке сидела полная женщина с парой ребятишек. Они крутились вокруг неё и о чём-то весело болтали, как два беспокойных воробушка, не разберёшь ни слов, ни звуков. Заметив это, Раф присел на скамью и сказал вполголоса:
– До автобуса в Зенджан у нас есть два часа. Там пересядем на проходящий в Тегеран. Так что всё идёт хорошо. Нам уже недолго осталось путешествовать. – И с мягкой улыбкой протянул мне телефон. – Хочешь позвонить отцу?
– О, да, спасибо! – негромко выдохнула я, наконец, русские слова, улавливая, какое это счастье – мочь говорить.
– Любаша, общайся, а я понаблюдаю. Если положу левую руку в карман, тотчас прекращай разговор.
– Хорошо.
Раф отошёл к выходу из беседки, прислонился к колонне плечом, спиной ко мне. И даже в расслабленной вроде бы позе угадывалась уверенность и стать голубых кровей. Наверное, я никогда не перестану им восхищаться.
Интересно, – подумалось мне, – сейчас даже в голову не приходит назвать его испанским идальго. Теперь он скорее персидский принц
