Идет ко мне, медленно, неторопливо.
— Не трогай ее, — неожиданно подает голос Ланка, — она вообще ничего не знает. И денег у нее тоже нет.
— Вот как? Обидно, — поворачивается к сестре мужик, — чего ж у тебя такая родня бедная?
— А откуда богатой взяться? Идите, с Сереги трясите деньги, — говорит Ланка.
— Да мы бы не против, — улыбается своей крысиной улыбкой мужик, — но вот не можем его найти, малышка. Может, ты вспомнила, где он?
— Да не знаю я! — повышает голос Ланка, — не знаю, говорила же! Мы с ним разводимся! Я вообще ничего про него не знаю! И за долги его ответа не несу!
— А вот тут ты ошибаешься… — мужик, отвернувшись от меня, идет к Ланке, присаживается перед ней на корточки. Его напарник продолжает пялиться в телефон, вообще никак не реагируя на этот диалог, словно ему плевать на все, кроме стрелялок на экране.
Мужик проводит по щеке Ланки ладонью, деликатно, нежно даже, и сестра сжимает губы, каменея под этим прикосновением.
И вместе с ней я замираю, словно тоже ощутив гадкие пальцы на коже.
Даже подташнивать начинает.
— Вы — муж и жена, значит, его долги на тебя ложатся… — поясняет мужик, мягко поглаживая Ланку по щеке и трогая губы.
У меня в глазах темнеет от осознания скрытой причины его прикосновений… И от смысла его слов.
Я понимаю, кто эти люди, и что им надо от Ланки!
Этот урод, этот… человеком не получается назвать его! Похоже, он задолжал куда больше, чем забрал из квартиры, обворовав собственного сына! И натравил на беззащитную женщину и маленького беспомощного ребенка этих зверей!
— У меня нет денег… И не будет… — Ланка говорит спокойно, но я вижу по каменеющим скулам, как тяжело ей дается это спокойствие. Она не сбрасывает с себя пальцы мужика, словно противных тараканов, терпит, — он забрал все у нас. Все, что я отложила на лечение ребенка. Он не появится здесь, вы зря ждете. Ему плевать на сына, он его обворовал!
— М-м-м… Какой плохой человек… — с притворным возмущением тянет мужик, а пальцы его спускаются ниже, по горлу Ланки и внезапно резко клешней ложатся под подбородок, перекрывая доступ воздуха!
Ланка беспомощно откидывается назад, а я вскрикиваю и тянусь к ней, бездумно пытаясь спасти сестру от этого зверя.
И тут же второй мужик откладывает телефон и быстро перемещается ко мне, нависает, вдавливая в спинку кресла!
— Заткнись! — рычит он так страшно, что у меня голос пропадает, только невнятный сип вырывается из горла, — а то сейчас недоноска вашего приведу и срочную операцию ему сделаю! Ноги вырву и обратно вставлю! Бесплатно!
Меня эти слова, отвратные, холодные, жуткие, буквально сводят с ума. Я дышать не могу, и даже не потому, что он держит!
Я просто не ожидала такого, никогда не думала, что услышу подобное в адрес маленького, ни в чем не повинного ребенка.
И тон этого животного, теперь кажущегося куда опаснее того, что сейчас, склонившись близко-близко к самому лицу сестры, что-то ей угрожающе шипит, замораживает меня, все мысли из головы выметает напрочь!
Мне хочется избавиться от него, хочется сделать так, чтоб они ушли, оставили нас!
И я нахожу единственный вариант, при котором это возможно.
Мне кажется, что это единственный вариант.
— Отпустите нас! — Говорю я, — отпустите, и я отдам вам деньги!
Глава 44
— Деньги? Отдашь? — мужик, страшный, до жути страшный, все так же нависая надо мной, изучает лицо, словно не верит в то, что только что услышал.
От него резко пахнет неприятной смесью табачной вони, старой нестиранной одежды, немытого тела. И я чувствую, что еще чуть-чуть — и стошнит. Изо всех сил держусь, стараясь не отводить взгляда, хотя это ужасно тяжело, потому что рядом, там где Ланка со вторым мужиком, что-то явно происходит, очень нехорошее, и я обливаюсь холодным противным потом от одной мысли о том, что именно там может происходить… И где Вальчик? Где?
Словно ответом на мой немой ужасающий вопрос, детский тонкий плач из спальни:
— Мамамамамама-а-а-а…
Вальчик тихонько стонет на одной тоскливой ноте, словно маленький котенок, потерявший теплый и безопасный мамин бок.
И это еще сильнее давит на меня, сводит с ума, лишает вообще какой-либо способности связно мыслить!
Мне нужно прекратить этот ужас, мне нужно остановить это!
— Да! — выдыхаю я твердо, глядя в жуткие глаза мужика, — отдам! У меня в сумке! Возьмите! И уходите!
— Кость, глянь в сумке у нее, — не отрывая от меня взгляда и не двигаясь с места, словно ему нравится находиться так близко, практически лицом к лицу со мной, говорит мужик.
Его напарник, что-то нечленораздельно матерно прорычав, встает и идет в прихожую, где как раз валяется моя сумка.
Я сжимаю губы, вскидываю подбородок, почему-то не в силах сдержать роста внешнего протеста против происходящего… Это незнакомое мне ощущение, странное, ведь, казалось бы, Алекс окончательно выбил из меня любое желание протестовать. И я получше многих знаю, как себя вести с агрессивным мужчиной, которому не можешь ничего противопоставить.
И буквально месяц назад я бы себя именно так и вела, наверно… Прятала взгляд, униженно отворачивалась, изо всех сил показывая свою покорность, умоляя не трогать, не делать больно…
Но , похоже, новая жизнь, острое и яркое ощущение свободы, радость от того, что могу снова писать, что в голове рождаются новые образы, картинки, а еще понимание, что вокруг есть люди, которые относятся к тебе с уважением, что-то сделали со мной, перевернули мое восприятие… Хотя, пожалуй, даже не это.
Каз, наше с ним общение, сломали запущенную и, казалось, навсегда уже установившуюся программу… И теперь вести себя, как прежде, становится смерти подобным.
Я позволю себя убить, но больше не позволю унизить.
Похоже, какой-то отблеск именно этого жесткого намерения умереть, но не покориться, замечает мужик, по-прежнему нависающий надо мной, потому что губы его внезапно разъезжаются в усмешке, а противно пропахшие табаком пальцы подхватывают меня за подбородок, разворачивая и приподнимая. Заставляя смотреть в мутные равнодушные глаза.
— А ты — та еще зажигалка, да? — хрипит он, и от новых интонаций в прокуренном голосе становится жутко.
И вот сейчас бы прогнуться, спрятаться, чтоб потерял интерес, чтоб оставил в покое… Это же правильно, это же логично…
Но губы сжимаются сильнее, а подбородк вскидывается выше. Пош-ш-шел ты!
Мужик сужает глаза, и я всем своим болезненным опытом осознаю, что сейчас меня ударят. По лицу.
Страшно?
До ужаса.
Но не отвернусь! Хватит с меня!
Все внутреннее мое чутье, такое больное, наработанное тяжелым общением с психопатом и насильником, вопит, что не вовремя я! Не вовремя сейчас с характером!
Но оно никогда не бывает вовремя. Бывает только допущенная слабость. Как у меня когда-то. И осознание себя в грязи после. Из которой не выбраться, в которой тонешь и захлебываешься ею…
Я больше не буду в этом. Только не так!
Наверно, я бы сейчас сполна получила за свой взгляд и за свой некстати проснувшийся гонор, но тут мужика отвлекает напарник, притащивший мою сумку из коридора.
— Есть!
Мужик встает в полный рост, идет к приятелю, и они принимаются вместе пересчитывать деньги.
А я ловлю напряженный и изумленный взгляд Ланки. Она смотрит то на мужиков, то на меня.
И я, пользуясь моментом, указываю ей бровями на коридор.
Пока они заняты, можно сбежать! Можно позвать полицию! И, в конце концов, они, поняв, что кому-то удалось ускользнуть, могут испугаться и уйти! Не будут же они убивать… Нет, не должны… Они же за деньгами…
Ланка, поняв мой намек, только отрицательно качает головой и болезненно морщится, когда Вальчик опять тоскливо плачет в комнате. Она не бросит сына и меня на растерзание этим тварям.
Мне плач племянника так по сердцу бьет, так плохо становится, так больно… Он один там, маленький и беспомощный… Что он успел увидеть, пока не оказался в этой комнате? Может, эти звери его напугали сильно…
