– Ты была совсем девчонкой, – сказал Левушка. – Ты не понимала.
– Я порвала его фотографию, – безжизненным голосом сказала Ба. – Когда родители собирали мои вещи, я нашла его единственную фотографию. Там на обороте было написано: «F..ur meine liebe Lischen, von der ich mich nie f..ur lange Zeit trennen werde».
– Что?! – изумился Левушка. – Ты по-немецки… умеешь?!
– «Моей любимой Лизхен, с которой мы никогда не расстанемся надолго», – с той же интонацией повторила Ба. – Это он написал, когда на неделю в командировку уезжал, в Нижний Тагил. Там они тоже что-то строили. И я ее порвала. В мелкие-мелкие клочки, чтобы ничего нельзя было разобрать. Другой фотографии не было. Так вот, когда я разрешила себе вспоминать – я поняла, что помню все: слова, жесты, места, где мы бывали, людей вокруг… а лица его не вижу. Не могу представить. Закрываю глаза – и пустота. Черная пустота. Я предала его дважды. И он меня не простил.
Ба замолчала.
– А что с ним стало, с Эрнстом? – осторожно спросил Левушка. – Ты знаешь?
– Нет. Потом, в пятидесятых, когда все стали возвращаться из лагерей, я писала, спрашивала. Но поскольку я не жена и никто – мне не отвечали. Я ведь только на той фотографии. Майне либе Лизхен… – Ба усмехнулась, но губы дрожали, не слушались. – И я перестала писать. На самом деле потому, что я боялась узнать правду – любую.
– А если он остался жив? – предположил Левушка. – Ведь могло же такое быть?
– То, что я его предала – это неизменно. А теперь я не могу спасти его Дом. Его последний Дом, который он так любил. Мне звонили. Сказали, что если мы не уедем, то Дом все равно сожгут. Я знаю, это нарочно так устроено, чтобы я дожила до этого момента. Алексей Николаевич как говорил, помнишь? Что дома живые и что люди их часто убивают. Вот и этот Дом убьют у меня на глазах. А я в наказание дожила почти до девяноста лет, чтобы это узнать и увидеть.
Ба устало закрыла глаза, и на этот раз Левушка не решился нарушить молчание. Минуту спустя Ба справилась с собой и погладила его по голове.
– Ты иди спать. Со мной все в порядке будет. Я почитаю и усну. Если хочешь – даже снотворное приму, чтобы ты не сомневался.
Но идти в свою комнату Левушка отказался наотрез. Он притащил подушку и плед и устроился на кресле. Оба старательно притворялись, что спят. Какое-то время спустя Ба задышала ровнее, и он подошел удостовериться – кажется, спит. Левушка присел на пол возле изголовья ее кровати и стал рассматривать Ба. Ее лоб пересекала страдальческая складка, углы губ опустились вниз, лицо было мертвенно, до желтизны, бледным. Левушка едва сдержал разом подступившие слезы. Такой слабой и беспомощной, такой старой он свою любимую Ба никогда не видал. И она никогда не рассказывала ему о таких вещах, как сегодня. Он был напуган. Впервые в жизни он вдруг подумал – а что, если Ба умрет? Всю свою сознательную жизнь он прожил с убеждением, что Ба – молодая, не чета бабушкам его приятелей. И вечная. Так не бывает, чтобы ее – не было. Это абсурд. И вдруг оказалось, что это страшное – совсем близко, рядом. Если она уйдет – а ведь все старики уходят, вдруг с ужасом понял Левушка, – то он останется на краю страшной бездны, на том краю, где пока стоит Ба и закрывает ее собой от Левушки.
И еще одно страшное открытие пронзило Левушку: жизнь очень короткая! Сегодня в окна дома на Ленина, 17, куда февральской ночью тридцать девятого года привезли Эрнста Леманна и его юную возлюбленную, заглядывают те же самые липы, что и тогда. И в скверике напротив стоят такие же скамейки. Но на них сидят другие люди. А тех, которые жили рядом с Ба, любили, радовались, строили, лечили, воевали, умирали от страха, предавали и спасали, – уже нет. Ни Эрнста, ни строителей, которые строили этот дом, ни той усталой равнодушной следовательницы, которая заставляла девчонку подписывать документы, ни насмерть перепуганных Лизиных родителей, которые пришли к этому страшному дому, чтобы спасти свою девочку – хотя что они могли сделать! Никого не осталось. Одна Ба. «И мы с Женей тоже быстро состаримся», – неожиданно пронзительно понял Левушка. Он не успеет нажиться, налюбиться, насмотреться на нее…
К утру Левушка принял решение. Никто на свете не смеет делать больно его любимой Ба. Он мужчина, и он за нее отвечает. Он знает, что делать, и ни перед чем не остановится. И Женя, он уверен, ему поможет. Иначе просто не может быть.
День девятый
Заговор людей-невидимок
На следующий день Елизавету Владимировну ожидал сюрприз. После ухода Левушки она решила все же встать, но голова кружилась, ноги не слушались, и она уселась в кресло у окна. Кофе пить не стала, сил не было возиться с кофеваркой, а закурить – закурила. Без интереса бросила взгляд на улицу в окно. И, к своему немалому удивлению, увидела, как из подъезда вышли Герман Иванович и Галина. Он галантно держал ее под руку, а она что-то оживленно говорила. Это было странно, потому что Герман Иванович к Галине относился с настороженностью, словно все время ожидая от нее какой-нибудь опасной выходки, и приходится признать, его ожидания часто оправдывались. Ба проводила глазами странную парочку: они свернули за угол и, похоже, отправились к трамвайной остановке. Праздным старушечьим любопытством Ба не страдала, но забеспокоилась, как бы Галина невзначай не втравила легковерного Германа Ивановича в какую-нибудь авантюру.
А Галина и Герман Иванович, повернув за угол, и в самом деле сели на кстати подошедший трамвай. Герман Иванович сунулся было к кондукторше – показать пенсионное удостоверение, но усевшаяся на сиденье Галина резко потянула его к себе, так что он не удержал равновесия и плюхнулся рядом.
– Не дергайся, Иваныч! – посоветовала Галина. – Пусть она сама подойдет. У нее работа такая. Нефиг их баловать.
Герман Иванович, опасливо покосившись на Галину, ничего не ответил и стал смотреть в окно. Три остановки проехали в полном молчании, потом Галина заговорила:
– Ты, Иваныч, не трусь. Там все такие, как ты, пердуны… Ой, извиняй, ну, пожилые то есть. Им, видишь, идея такая пришла – чего ихние старики на компьютерах запросто стучат, а наши – дураки дураками. Сами они дураки, на х… нашим эти штуковины, – хихикнула Галина, предлагая оценить наивность американцев. – Грант у них какой-то, но про это я не поняла, мне, б… это без надобности. Как раз неделю назад повесили объявление, набрали неделю назад дедов вроде тебя. И бабки тоже есть! Сечешь?
