воспитываю свою сестричку — встретил ее здесь с Лоуренсом. Не хочу, чтобы этот задрот ей в трусы залез, пока я занят. Сам понимаешь, могу не уследить.
— Конечно, Холт! Понял!
— Подожди, Питер! — успеваю я крикнуть вслед парню, но дверь уже захлопывается, и Николас прижимает руку к моей шее. Вновь притискивает собой к стене.
Каким же большим и сильным стал Николас, почти таким же, как его отец. Мне неприятно от его близости и жара тела. От запаха, который совершенно чужой мне и будит страх. Не тот запах, который я хочу ощутить и в нем укрыться. От Ника мне хочется бежать.
Он кривит рот в ухмылке, и она кажется мне одновременно нетерпеливой и полной предвкушения. Довольствия собственной силой… и моим бессилием.
Я смотрю на сводного брата во все глаза, не в силах поверить в то, что он собирается сделать.
— Ты рехнулся, Ник… Нет! Не смей, слышишь! Я не стану ничего делать!
— Конечно не станешь — с Кевином Лоуренсом. У этого тюфяка кишка тонка тебя получить. А вот мы с тобой прямо сейчас кое-что попробуем, сестричка… И только вздумай меня оттолкнуть, тогда я вспомню Пилар всё! Ее первый раз будет ужасным, обещаю. И она никому о нем не расскажет, я позабочусь об этом!
Ник приближает лицо к моему, на секунду замирает у рта, и вдруг обхватывает мои губы своими. Заглушив мой протест, жадно углубляет поцелуй, прижимая к стене своим телом. Врывается в рот языком, отказываясь меня отпускать и совершенно не замечая того, как я бьюсь под ним…
Секунду… две… минуту. Мне кажется это длится вечность!
Он так тесно ко мне, что я чувствую его напряженный пах и то, как он вжимается в меня бедрами. Как его ладонь требовательно поднимается выше, приближаясь к груди…
— П-прекрати, Ник! — бесполезно и дальше делать вид, что мне не страшно, и слезы льются из глаз. — Пожалуйста, перестань! Ты сумасшедший!
Он тяжело дышит, но не отступает, разве что дает вздохнуть. Освободив шею, гладит ключицы.
— Неплохо, Трескунок, для первого раза. И если ты теперь сама меня поцелуешь, то так и быть, я пошлю твою подругу подальше, даю слово!
— Ты же не серьезно?
Лицо у Ника заостряется, а серый взгляд сужается.
— Еще как серьезно, Лена! Ну же, я жду! Или я выйду отсюда, и тогда будь уверена, Пилар по своей воле уйдет со мной!
Он не врет, я видела, как подруга ослеплена Николасом, и понимаю — он так и поступит. А Пилар не пойдет — побежит, дуреха, чтобы потом пожалеть, но будет поздно.
Меня бьет дрожь, да так, что дрожат колени, но я приближаюсь к парню и целую его. Едва касаюсь ненавистных губ, но он все равно затихает, словно прислушивается к ощущениям — к своим, на меня ему плевать. Сейчас я — доказательство его силы и власти надо мной.
— Зачем ты обрезала волосы? Кто тебе разрешил?! Мне не нравятся короткие!
Я вытираю рот запястьем и подаюсь назад, прижимаясь к стене.
— Ты обещал. И не пиши Пилар, никогда! Только если полюбишь ее по-настоящему!
Ник облизывает губы, смотрит на меня, а потом вдруг смеется. Нагло и громко, словно я сказала какую-то чушь. Я жду, когда он отойдет назад, но этого не происходит, и уже через секунду он вновь пробует меня поцеловать. Только на этот раз его рука смело ложится на внутреннюю поверхность бедра, задирая платье.
— Мне нравится, когда ты такая послушная, Трескунок. Вот увидишь, у нас все получится. Адели смирится, а отец поймет. Мы уедем, и ты будешь только со мной! Каждый день… Всегда, пока я буду тебя хотеть!
Ему нравится?! Пока он… будет меня хотеть?!
От перспективы своего будущего становится страшно. От мысли, что моя жизнь может стать таким же побегом, как мамина. Ведь мне не нравятся ни он сам, ни его действия, ни слова.
У Николаса не получается накрыть мои губы, потому что я бью его по щеке. Сильно, до боли в руке. И еще раз даю пощечину, требуя, чтобы он оставил меня в покое. Заглушаю ладонью собственные всхлипы, которые рвутся из груди. Еще секунда, и я готова закричать.
— Убирайся! Пошел вон!
Это наконец-то останавливает его.
— Ты понимаешь, что все равно никуда от меня не денешься?
— Если только тронешь… я обращусь в полицию, клянусь! Все узнают, какой ты!
— Какой? — Николас отступил, но не выглядит огорченным, а очень даже напротив — он доволен в своей злости. — Страшный старший брат, у которого есть чувства к твоей подруге, но тебе это не по душе и ты решила его оклеветать? Кто тебе поверит, Утка, особенно после слов Мендес? А если узнает Адели, это превратит ваши жизни в ад. Марк тебя никогда не простит!
— Убирайся! — повторяю. Прикосновение его рук все больше душит и зудит на коже… Становится нестерпимым!.. И Николас уходит. Но оставляет последние слова за собой:
— Красивое платье, Трескунок. Запомни, именно я буду тем, кто однажды снимет его с тебя.
Дверь распахивается, он уходит, и это словно глоток воздуха — вернуть себе свободу. Я больше не могу находится ни в этой комнате, ни в этом доме, где продолжает шуметь вечеринка и никому нет до меня дела.
Дождавшись, когда Николас с Питером спустятся по лестнице и пройдут мимо Пилар, оторопевшей оттого, что мой сводный брат не обратил на нее никакого внимание, я спускаюсь следом. Мендес смотрит с изумлением и колючей обидой и, увидев меня, отворачивается.
Я протискиваюсь сквозь толпу и выбегаю на улицу, в холодный ноябрь.
Моя куртка осталась лежать на одном из диванов где-то в чужом холле. Девчонок, с которыми я приехала, не отыскать. Сейчас меня так трясет, что я едва ли понимаю, что делаю. Я просто обхватываю себя руками за плечи и спешу прочь от вечеринки по ночной улице, мимо припаркованных у обочин машин, пока не натыкаюсь на компанию взрослых парней.
Они перегородили улицу мотоциклами, здесь человек шесть, не меньше. Все в кожаных куртках и шлемах. Они стоят двумя группами, и от испуга я не узнаю никого из них.
— Оп-па, неожиданно. Смотрите, парни, какая пташка к нам выпорхнула!
— Или ее кто-то спугнул. Знаете девчонку?
— Да, это сестра Холта. Я видел его здесь с Салливаном. Наверное, она ищет брата, — кажется, я слышу голос Лукаса Палмера, но не уверена.
— Это правда? Ты ищешь Ника?
Что?! Нет, только не его!
