Уна бросила на него нарочито кокетливый взгляд из-под шелковистых ресниц.
— Поброди вокруг и выяснишь, — ответила она в тон ему, прижав к плечу руку с накрученной на палец прядью волос.
Неожиданно Корделл подошел вплотную и схватил ее за руку.
— Кольца нет? — Его губы скривились. — Значит, он еще не утвердился в своих правах?
Уна испуганно выдернула руку. Его прикосновение было похоже на электрический разряд.
— Мужчина может утвердиться в правах, не тратя денег на брильянты.
— Нет кольца — нет прав, — возразил Корделл. — Так что, есть большой выбор? Приз достанется тому, кто больше предложит?
Такой Корделл был ей неизвестен. Онемев, Уна судорожно искала, что бы ему ответить. К счастью, в этот момент послышался голос бабушки:
— Уна, дорогая, кофе готов. Господи, неужели Корделл Паркер? Рада видеть тебя, дорогой мой мальчик. Какой приятный сюрприз! Не хочешь составить нам компанию?
Корделл улыбнулся и помахал рукой вышедшей на веранду Марселле. Седые волосы ее были забраны в высокий пучок. В свободной рубашке и длинной узкой юбке она выглядела особенно худой.
— Здравствуйте, миссис Харрис! — крикнул он в ответ. — Ловлю вас на слове. Если позволите, зайду попозже.
От улыбки его лицо изменилось, он снова был тем Корделлом, каким Уна его давно знала. Блестящие глаза, белоснежные зубы, прекрасной лепки рот… Она чувствовала, как оттаивает ее душа, и не жаркие лучи утреннего солнца были тому причиной. Но едва бабушка скрылась в доме, улыбка исчезла с лица Корделла, и, когда он снова взглянул на Уну, губы его были плотно сжаты.
— Ты здесь с бабушкой?
— Как видишь. И без мужчины. — Уна сморщила нос. — Разочарован?
— Слегка, — парировал он и продолжил уже спокойным тоном: — Охота всегда увлекательней, когда есть соперник. Женщина всегда желанней, когда на нее претендует и другой. Уверен, то же самое ты испытываешь в отношениях с мужчинами. В конце концов, разве в Саймоне Торпе тебя привлекло не то, что он принадлежал другой?
— Я знала, почему мне не хотелось приезжать сюда на выходные. — Уне удалось произнести это с выражением крайней скуки на лице. — Ведь всегда существовала возможность встретить здесь тебя.
Он пропустил колкость мимо ушей.
— Ты здесь только на выходные? Завтра возвращаешься в город?
— Разумеется, — безразличным тоном ответила Уна. — Я здесь только потому, что бабушка попросила меня поехать с ней.
— Она собирается продавать дом?
— Это предстоит решить мне.
Корделл удивленно поднял брови.
— Бабушка больше не хочет жить здесь в одиночестве, — сухо объяснила Уна. — По крайней мере, так она мне сказала. Думаю, есть и другие причины…
— Например?
Уна пожала плечами.
— В феврале бабушка продала машину. Как раз когда нужно было обновить водительские права. Подозреваю, что она не прошла тест: зрение у нее стало неважным. Но она слишком горда, чтобы признаться в этом. Так или иначе, но теперь у нее нет возможности самостоятельно приезжать сюда. Вот она и предложила мне стать владельцем этой усадьбы, если я соглашусь. А если нет…
— Тогда она избавится от дома. — Корделл смотрел на Уну, прищурив глаза. — И… как ты собираешься поступить?
Мне казалось, я приняла решение, подумала Уна. Но теперь, когда ты здесь, одному Богу известно, как я поступлю.
— Я еще не решила. Обещала Марселле дать ответ сегодня. Если я не приму ее предложения, мы будем готовить дом к продаже. Теперь, если позволишь… — Уна отвернулась, собираясь уйти.
— Подожди. — Корделл схватил ее за руку.
— Что?
Он оказался так близко, что Уна ощутила мускусный аромат волос, запах кожи, от которого у нее закружилась голова. Она могла бы погладить кончиком пальца его упрямый подбородок. Как ей этого хотелось!
— Я приведу Энтони после завтрака знакомиться с прабабушкой. А раз ты здесь, то я и тебе его представлю.
— Как хочешь! — огрызнулась Уна, высвобождая руку. — Впрочем, мысль неплохая. Он отшатнулся, увидев мое лицо. Теперь я понимаю, что это, вероятно, из-за семейного сходства. Должно быть, я напомнила ему мать.
Глаза их встретились, и теперь Уна увидела в них то, чего не заметила сразу, — глубоко затаенную боль. Неожиданно для себя она испытала угрызения совести, от которых сжалось ее сердце. Ей пришлось засунуть руки поглубже в карманы, чтобы удержаться и не броситься утешать его. Как ей хотелось бы вернуть те времена, когда поступить так было для нее естественно! Но тех дней не вернешь, они остались, увы, в прошлом.
— Корделл, — слегка охрипшим от волнения голосом сказала Уна, — я понимаю, любое упоминание имени Дейзи еще причиняет тебе боль. Ты, наверное, сильно тоскуешь по ней.
Борясь с подступившими слезами, она быстро отвернулась, чтобы он не увидел ее расстроенного лица, и пошла по пляжу к дому. На этот раз Корделл не пытался удержать ее.
— Значит, Корделл приехал.
— Да. — Уна постаралась ничем не выдать обуревавших ее чувств под проницательными небесно-голубыми глазами бабушки, наблюдавшей за ней через кухонный стол. — Он приехал.
— Один?
— С ним Энтони.
— Мм… представляю, как мальчик тоскует по матери.
— Похоже, что так. — Уна беспокойно заерзала на стуле. — Его отец сказал, что Энтони тяжело пережил смерть матери. Видимо, он надеется, что лето на озере поможет ребенку справиться с горем.
— А Корделл? Каким он тебе показался?
— Трудным.
Бабушка подняла брови.
Уна нахмурилась, разговор раздражал и тревожил ее.
— Он…
Она замолчала, не находя нужных слов, чтобы не выдать себя и не сказать лишнего. Но прежде чем она нашлась, заговорила Марселла, которой хотелось помочь внучке:
— Горюет?
— Когда он был здесь после смерти отца, он тоже горевал, но оставался, как прежде… милым.
О Господи, неужели когда-то так было! — подумала с тоской Уна. В те дни, до истории с Саймоном Торпом, он относился к ней как к горячо любимому другу, которого ему страшно не хватало.
— Корделл был сама любезность, когда разговаривал со мной.
— О, разумеется, этот человек способен быть любезным, когда…
— Корделл.
Уна недоуменно подняла глаза.
— Извини?..
— Корделл. — Марселла взяла кофейник, наполнила свою кружку, добавила ложку сахара, размешала и только после этого тихо произнесла: — У него есть имя — Корделл, моя дорогая. Ничего с тобой не случится, если ты произнесешь его имя.
— Я не хочу произносить его имя!
В этом взрыве эмоций было столько детского, что Уне стало стыдно. Ей двадцать пять, она больше не семнадцатилетняя обиженная девочка. Она отодвинула стул и встала из-за стола.
