— Че зыришь?! Пришел, поволновался и ушел.
Она сдвинула бровки, желая, наверное, убить Эма взглядом:
— И… что?
Эм вздохнул с отрешенностью человека, которого достали мирские, бытовые проблемы, взял бумажник, вынул из него четыре зеленые, легко конвертируемые купюры и положил на одеяло:
— Я отвезу тебя домой завтра утром.
Ксюша собрала доллары, сжала их в ладошке, потом вскочила и бросилась Эму на шею. Он замер на мгновение от этого проявления нежности, придержал ее за талию. Ксюша потерлась щекой об его небритое лицо:
— Спасибо! Значит, еще меня нарисуешь?
Эм нерешительно отпихнул ее. То есть, решительности отшить этого ребенка у него хватало, но руки слушались плохо. Он пробурчал, аккуратно укладывая разбросанные рисунки в блокнот:
— Не надейся, что халява прокатит! Будешь работать!
Ксюша села по-турецки, ничуть не смущаясь своей наготы, и аккуратно сложила двести долларов к уже полученным вчера. Эм отвернулся, с тоской глядя на бутылку виски. Черт, уже хочется, а ведь девять утра только!
Нет, надо держаться!
Эм швырнул в Ксюшу полотенцем:
— Вали в ванную. Кофе сварить?
Она кивнула, сворачивая полотенце валиком и подбирая свою микроскопическую одежду. Ушла в ванную, и Эм услышал звук льющейся воды. Украдкой, словно прячась от самого себя, он отвернул пробку с бутылки и сделал два быстрых глотка. Тепло виски заставило его передернуться. Все, браток, становимся алкоголиком! Пьем с утра и по секрету от всех… Эм глубоко вздохнул пару раз и принялся одеваться. Джинсы-футболка и старые, но очень дорогие в свое время кроссовки — его гардероб не менялся годами. Все деньги от проданных картин Эм тратил лишь на художницкие причиндалы, на еду и дизель для своего «Рено». И вот теперь на Ксюшу.
Упомянутая особа появилась в комнате. Помня о первом приказе Эма, она не накрасилась по полной программе, только ресницы темнели вокруг сияющих глаз.
— Я готова! — доложила Ксюша. — Что будем делать?
— Поедем на природу, — буркнул Эм. Ему понравился ее энтузиазм, но не понравилось собственное отношение к данному факту. Надо принимать ее за то, что она есть, — мелкая вокзальная путанка и временная модель! Иначе наступит следующий этап — привязанность. А это ему совершенно не надо, нис Ксюшей, ни с кем-то другим.
Он ушел в кухню с найденной в сумке туркой и пакетом кофе. В хибаре оказалась чистенькая старая газовая плита, и Эм принялся привычно варить крепкий кофе.
Три наброска. Их надо отшлифовать, добавить детали, убрать лишнее. Он даже приблизительно знал, где и что подтереть или доработать. Инстинктивно знал, а может быть, даже его рука знала. Никогда и никто не учил его рисовать. Эм — тогда еще Матвей — взял в руки карандаш десять лет назад. До этого как-то не приходилось. Да и возможностей особо не было. В его нормально-благополучной семье русских интеллигентов детям покупали в подарок на день рождения или Новый год одежду и обувь, а не краски с карандашами. И уроки рисования в школе он обычно прогуливал с двумя приятелями, предпочитая украдкой курить за гаражами. В технаре, во времена вечерних пьянок и обжималок с девчонками, Эм не думал ни о будущем, ни об искусстве. Исключительно о девочках и веселухе. В армии он баловался шаржами для стенгазеты, но вскоре и это ему надоело…
Лишь когда в его сердце поселилось нежное чувство к девушке с соседней улицы, Эм начал, как и все, сочинять стихи и рисовать любимые глаза. Стишки получались корявыми и бесформенными, а вот портреты пользовались у девушки успехом и даже обеспечили некую надежду на долгую и счастливую семейную жизнь.
Эм дунул на вскипевший кофе и выключил газ. Разлил дымящийся ароматный напиток в две чашки и понес в комнату.
Ксюша сидела в кресле и пальчиком перелистывала его фотографии в телефоне.
Эм со стуком поставил чашки на телевизор, подошел к ней и резко выдернул телефон из рук. Схватил девочку за плечо и, наклонившись к ней, прошипел:
— Еще раз тронешь телефон — удавлю!
— А сам мой трогал! — со слезами на глазах Ксюша вырвалась, потирая плечо, на котором проступили красные овальные следы от железных пальцев.
Эм устыдился. На мгновение, но это случилось. Он удивленно прислушался к собственным чувствам и мысленно кивнул: да, ему стало стыдно. За внезапную вспышку гнева. За выраженную в жесте жестокость. За Ксюшины слезы.
Неужели отец Никодим был прав? Неужели его эмоции действительно вернутся? Неужели этот момент настал?
Он молча дернул молнию на сумке, принялся копаться в кармашке. Нашел мазь на арнике и, выдавив каплю на пальцы, начал осторожно массировать Ксюшино плечо.
Она подняла на него серые бархатные глазищи, и Эм буркнул:
— Чего?
— У тебя там такие рисунки…
— Какие ТАКИЕ?
— Страшные!
— Не смотри.
— Просто… — Ксюша запнулась, опуская глаза. — Мне нравятся твои рисунки, но такие… С мертвыми…
— Все! — оборвал ее Эм. — Пей кофе и поехали!
Ксюша послушно встала и по ходу поймала его голову в ладони, чмокнула в лоб. Потом взяла чашку, устраиваясь на диване. Эм серьезно сказал:
— Вот нежничать не надо.
— Почему? — удивилась Ксюша, отхлебнув кофе.
Он пожал плечами:
— Смысл?
— Бука, — обозвала его Ксюша с непонятной усмешкой на губах. — Вот почему самые симпатяшные клиенты такие странные?
— Ты мне собралась свою жизнь рассказывать? — прищурился Эм.
— Хочешь — могу, — беспечно ответила она.
— Не хочу, — отказался он. — И свою рассказывать не буду.
— Зря.
— Не выноси мне мозги, Ксюша! — строго попросил Эм. — У нас контракт. Ты модель, я художник, я тебе плачу, ты позируешь и молчишь.
Она пожала плечами:
— Как хочешь…
Но блеск в больших глазах погас. И Эм пожалел об этом.
Через десять минут они вышли из дома, девочка нагруженная покрывалом и полотенцами, Эм нес свои принадлежности для рисования. Он знал, куда повезет ее, но сначала надо было купить немного еды для пикника. Значит, в магазин. Тот маленький магазинчик, где он познакомился с Дариком шесть лет назад.
Эм завел машину. Рено чихнул и заурчал двигателем, послушно выезжая на проезжую часть. Надо бы масло поменять… Сколько он уже под капот не заглядывал? С прошлого запоя.
Ксюша молчала всю дорогу. Личико ее казалось беззаботным, но Эм заметил напряженные скулы, словно она изо всех сил стискивала зубы. Наверное, надо будет купить ей подарок. Чтобы раскукожилась, а то как ее такую рисовать? Что покупают девчонкам тринадцати лет? Фиг знает…
Велев Ксюше ждать в машине и ничего не трогать, Эм вошел в магазинчик. Здесь было одно из его любимых мест в этом городе. Даже в самую адскую жару в маленьком супермаркете было прохладно. Жители близлежащих домов деловито сновали между стеллажами, дети из соседней школы затаривались на переменках колой и жвачками, продавцы подкладывали товары, молча улыбаясь покупателям. И между всем этим прогуливался высокий, статный, хоть и слегка пузатый Дарик, всевидящее око магазина.
Эм хлопнул его по плечу, и Дарик резко обернулся. Увидев друга, он расплылся в широкой улыбке:
— Ну как те хатка?
— Хибара, — усмехнулся Эм, бросая в корзинку пакет нарезанного хлеба и прихваченную на входе бутылку апельсинового сока.
— В соответствии с пожеланиями трудящихся — тишь гладь да божья благодать, — пожал широченными плечами Дарик. — А модель? Нашел?
— А как же, — Эм покрутил головой. — Этого добра на вокзале полным полно!
— И опять недоволен жизнью.
Дарик поцокал языком, выражая свое неодобрение. Эм пихнул его кулаком в бок:
— Ты и твои дельные предложения… Возись теперь!
— Да я тебя знаю, как облупленного, Матюша, — пророкотал Дарик. — Едешь на пикничок? Там сосиски привезли, копченые! Самое то под Джека. Пошли, покажу. А даме купи цветочки и салатик низкокалорийный.
— Иди ты! — беззлобно послал его Эм и вдруг вспомнил, что у Дарика имелась дочь примерно такого же возраста, что и девочка, ожидающая его в машине.
