Она «предвкушает» провал, но всё равно спрашивает, чувствуя себя не самой умной из присутствующих в этой комнате. Данила же только голову склоняет, усмехается, приподнимает бровь. Мол, ну камон… Ты же не с дебилом спишь, малыш…
И Санта снова вздыхает. Потому что не с дебилом… Потому что это она — самонадеянная дурочка…
— Ты записалась на ОИО [1]?
Данила задает вопрос, Санта скашивает взгляд…
— Нет, конечно…
И делает то единственное, что он просил не делать. В их первую ночь. После того, как узнал, как о многом она может умолчать…
Врет.
Делает это не потому, что подлая сука. А потому, что… Жадная.
Секунды, в которые на кухне звенит тишина после её ответа, растягиваются, становясь испытанием для девичьей нервной системы.
Санте страшно посмотреть Даниле в глаза, но она заставляет себя.
Ожидает, что в них будет злость или осуждение. А там просто усталость. Задумчивость.
Он вздыхает…
— Мы же обсуждали, Сант…
И взывает к разуму. Говорит всё правильно. Санта и сама это понимает. Помнит, что обсуждали. Помнит, что соглашалась. Помнит, что была уверена: не подведет, а потом…
— Дань, пожалуйста…
Не выдерживает, встает со стула, подходит к Даниле.
Проезжается пальцами по пиджаку, сжимает ткань, смотрит в глаза с нескрываемой мольбой. Не манипулирует. В очередной раз душу открывает. Читает в его взгляде неодобрение. Знает, что вот сейчас он может разозлиться — имеет право, но хочет успеть сказать.
— Я хочу у тебя учиться. Лекции слушать, на семинары ходить. Пожалуйста. Ты же знаешь — я умею быть умницей. Обещаю: никто и никогда не узнает, что мы…
Санта заверяет горячно, всё ускоряясь. Видит, что с каждым словом Данила становится всё более серьезным. Лицо каменеет. Скулы чуть движутся.
Осознает: она выбрала не ту дорожку. Хочет себя объяснить, а по сути давит на больную мозоль.
Но уже поздно. А ей безумно важно.
Она до последнего собиралась быть хорошей девочкой. Данила не один раз предупреждал, что брать его предметы запрещено. Даже без записи на лекции ходить не надо. Санта продержалась целый семестр. С завистью слушала рассказы однокурсников о том, что там у Чернова. И на второй семестр тоже даже смотреть в ту сторону не должна была, пусть сердце и обливалось кровью, потому что это для неё — огромное лишение. Она четыре года мечтала, что когда-то попадет на пары к нему.
Но когда пришла с индивидуальным планом на кафедру, разговорилась с методисткой, которая спросила, а как это умница-Санта не записалась ни на один предмет их любимого Данилы Андреевича, у той самой умницы-Санты будто забрало упало.
Она знала, что делает глупость. Когда вписывала свою фамилию в списки, руки дрожали. И сама не сказала бы, на что надеялась, но чувствовала себя несправедливо лишенной. Ведь все могут слушать Чернова. Только она одна — нет.
— Санта…
Девушка тараторила, глядя с искренней преданностью, Данила смурнел с каждым словом. Сомнений никаких: он всё это прекрасно понимает. Но в этом сложность их отношений. Они невозможны без лишений. Она сама на это согласилась…
— Дань… Пожалуйста… Пожалуйста…
А теперь злится на себя, на него, на судьбу… Хочет всё и сразу. Очень хочет.
— Санта…
Но даже по взгляду выбранного для любви человека читает, что «всё и сразу» ей не светит.
Данила обращается по имени, накрывает её руки своими, смотрит так, что понятно — она может хоть охрипнуть, моля глазами, но он не просто читать её умеет. Отказывать он тоже умеет. Даже ей.
— Сходи на кафедру. Скажи, что перебрала кредиты. Запишись на что-то другое. Ты не будешь слушать мой предмет. Это не обсуждается.
Данила говорил спокойно, а Санта всё равно чувствовала, будто скальпелем сердце вскрывает. Умом сама всё понимала, но нерационально не хотела признавать.
— Мы же оба знаем, что ты всё равно объективным будешь… Дань… Умоляю…
Санта сделала последнюю попытку, Данила мотнул головой.
Потому что изначально было понятно: её аргументы во внимание взяты не будут. Зря только губу раскатала. Дуреха.
Которой резко хочется плакать. Которая резко же опускает взгляд и смотрит на узел его галстука. Дышит через нос. Сверлит дыры. Не хочет быть откровенным нытиком. Не хочет показывать, насколько его отказ больно бьет.
Знает, что он не виноват. И что он прав тоже знает.
Он должен заботиться о своей репутации. И она должна. Он о будущем думает. Об их будущем. А она…
Ей просто до чертиков обидно, что у них может быть только так. Выбирать приходится что-то одно. Она всегда выбирает его, но…
Санта дышит, Данила ждет несколько секунд, потом поддевает ее подбородок, просит на себя посмотреть.
Хмурится, когда видит в ее глазах слезы. Знает прекрасно, что вот сейчас может вернуться к обсуждению, которое они уже начинали. Которое он начинал. Может напомнить, что лишения — это не только её участь, и он как бы не хнычет. Он тоже хочет большего. Она тоже ему в этом большем отказывает.
Но не делает этого. Целует в губы. Нежно.
— Пожалуйста, Сант, не надо делать глупостей. Выпишись. Оно того не стоит…
И пусть Санте хочется спорить. Ведь в её представлении — очень даже стоит, она прикусывает язык. Продолжает утопать в досаде, а всё равно кивает. Позволяет обнять себя, уткнуться в висок, шепнуть: «спасибо».
Воспринимает его благодарность, как очередной повод почувствовать себя жалкой и виноватой.
— Допивай, Сант…
Кивнуть, когда Данила отпускает её, сам разворачивает и легко хлопает ладонью по мягкому месту, задавая направление к столу…
Когда она в очередной раз берет в руки чашку, Данила уже идет к спальне, в его телефон снова звонит, заставляя Санту вздрогнуть.
Она тянется через стол, переворачивает, смотрит.
Ему звонит «Маргарита Блинова». Это имя Санте ни о чём не говорит, но в сердце будто колет. Она хмурится, поворачивает голову к двери:
— Дань…
Окликает… Слышит
