оттуда:
— Если готова — одевайся.
И в любой другой день кивнула бы просто, но эта Маргарита — какая-то убийственно настойчивая.
Телефон Чернова щекочет пальцы вибрацией, Санта смотрит на экран, потом снова на дверь, из которой почти сразу показывается мужчина, застегивающий на запястье часы.
— Тебе звонят…
Санта говорит негромко, он тормозит, поворачивая голову. Смотрит, чуть хмурится. Не успевает спросить: «кто?».
— Маргарита Блинова, — Санта произносит сама, а потом зачем-то засекает реакцию.
Он на мгновение закрывает глаза. Лицо на мгновение же каменеет. По скулам прокатываются волны. Потом открывает, произносит:
— Скинь. И пошли, Сант. Правда опаздываем…
Санте внезапно приятно дать отбой настойчивой Маргарите. Она быстрым шагом направляется к коридору, вкладывает мобильный в руку Чернова, следит, как он опускает его в карман пальто.
Одеваются они молча. Санта думала, что молча же выйдут.
Но когда её пальцы ложатся на ручку входной двери, рука оставшегося сзади Данилы внезапно обвивает её поперек талии.
Он как бы просит Санту сделать шаг назад, вжимает её в себя, а сам — губами в волосы за ухом…
Пальцы Санты сьезжают с ручки, сердце чуть ускоряется.
Он снова с ней внезапно нежный.
Он сегодня немного странный…
— Я тебя люблю. Ты знаешь. Правда?
Задает неожиданный вопросы. Отрывается, смотрит на щеку, потом — в глаза, когда Санта поворачивает голову.
И если изначально она хотела спросить, всё ли хорошо, увидев, как он смотрит — будто дорогу ищет — поняла, что не надо..
— Знаю. Я тоже тебя люблю.
Санта ответила, отмечая, что Даниле будто легче становится.
Он тянется к губам, целует, принимает её ласку — ладонь Санты съезжает по его щеке. Упирается лбом в её лоб, смотрит пристально.
— Думаю иногда, что даже если солнце погаснет — могу не заметить. А если ты — страшно.
Глава 3
Данила, как всегда, оставил Санту в квартале от проходной университета. Попросил не дуться и быть умницей.
Санта только плечами пожала пообещав, что постарается.
Потому что как бы досадно ей ни было, он-то прав…
Она жалуется на ограничения, которые выставляют для них отношения, но важны тут две вещи.
Во-первых, ещё полгода назад она могла максимум мечтать, что когда-то Данила просто на неё посмотрит. А теперь он — её сбывшаяся мечта.
Во-вторых… Это она сама себя ограничивает. А не он ограничивает её.
Напоследок привычно спрашивает, что там по Новому году.
Санта привычно же съезжает на «в процессе».
Его это «в процессе» злит. От скул к вискам гуляют волны, но Данила держится. Целует, гладит по щеке, в глаза смотрит…
Своими как бы говорит: «как же я так вляпался в тебя, малыш…».
А у Санты сердце сжимается от жалости и благодарности, что вляпался. И счастья из-за того, насколько сильно…
Первым делом, попав в университет, она идет на кафедру и просит выписать её с Черновского предмета. На вопрос методистки: «зачем?», врет предложенное Данилой: «перебрала кредиты [2], боюсь, не успею. Да и я ведь работаю у Данилы Андреевича, постараюсь научиться там…».
Лгать постороннему человеку было не стыдно и не сложно. Методистка покачала головой, но достала списки из папки, вычеркнула фамилию Щетинская. Пообещала, что в деканат передаст, и Даниле Андреевичу тоже…
Только Санта — раньше.
Написала сразу, как устроилась на одном из задних рядов уже на лекции.
«Я выписалась, Дань. И я очень тебя люблю. Извини за глупости».
Просто печатая, Санта чувствовала, как в грудной клетке жжет. Она просила прощение за всё. Хотела, чтобы он это понял. В ответ же получила:
«:-)».
Заставившее выдохнуть тяжело, а потом силой принуждать себя вслушаться в то, о чем рассказывает лектор. Тоже хороший, кстати. Которому, в отличие от Чернова, ей совсем скоро придется сдавать экзамен.
В Веритас Санта попала только после обеда.
Встреч с Данилой не искала. У самой было слишком много работы. У него — тем более.
Привычным было то, что они могут до позднего вечера не знать, проведут ли хотя бы пару часов вместе.
У Санты почти сразу появились ключи от Даниной квартиры. Она часто приезжала в ещё пустую раньше хозяина. Иногда, даже зная, что его не будет (в командировке по стране или заграницей), всё равно ехала к нему, а не к себе. Спала на его постели, легче переживала разлуку.
Мужской нательный крестик, который когда-то по своей трусливой привычке припрятала, чтобы иметь повод позвать его к себе, так и не вернула, пусть и понятно давно, что повод им не нужен.
И сама не объяснила бы, почему, а Данила перестал о нём спрашивать. Принимал со всеми странностями. Ничего не жалел. Лучший в мире мужчина.
— Мне тоже сделаешь…
То ли просьбу, то ли приказ Санта «поймала» спиной, когда стояла на кухне у кофейного аппарата.
Оглянулась, скользя по обратившейся спокойным взглядом. Потом бровь подвздернула, чем вызвала ответную, слегка ядовитую, улыбку. За которой последовало:
— Пожалуйста…
Именно то, что Санта хотела услышать. Кивнула, снова поворачиваясь к аппарату. Достала чашку, которую собиралась взять себе, протянула Альбине.
Дальше — снова на полку за зернами, оттуда же новую чашку…
В то время, как Примерова подсыпает себе сахара, достает из холодильника сливки.
Они не стали закадычными подругами. Наверное, никогда и не станут. По-разному мыслят. К разному стремятся. Но как-то так получилось, что нашли повод и научились друг друга понимать.
Данила не собирался предлагать Але вернуться. Уж тем более, по-прежнему не собирался нормализовать их отношения. Как с досадой признавалась сама Альбина — это суть Данилы. Он может простить всё, но не предательство. Он не рубит сгоряча, но если вычеркивает — то раз и навсегда.
Её он решил вычеркнуть. Как друга. Но в Веритас вернуться позволил.
