квартира третий день пустая, прилично всё: винишко, музыка. Может, пошлёшь, желторотика своего куда подальше? Поднимемся, потанцуем…
Ну, Кауров… иногда мне кажется, что слухи действительно не лгут – нет для этого человека ничего святого и вместо того, чтобы охранять закон, он прикрывает им свои мерзкие делишки. Я ведь с сестрой его младшей с садика общаюсь, даже её коробит от одного имени своего изворотливого брата, а уж Вита сама далеко не ангел.
– Видите ли, я не пью. И шансон ваш даже через стенку слышно, что ни вечер, то кровь из ушей. Так что шли бы вы, Сергей Семёныч… пелёнки гладить.
Изловчившись, прошмыгиваю под рукой матюгнувшегося соседа и со всей силы ударяю дверью ему по пальцам. Ожидаемых воплей почему-то не следует. Только взбешенное шипение:
– Я-то пойду, Лерочка, а вот ты приползёшь…
– Ага, уже ползу колени стёрши – парирую, спеша убраться подальше, пока тот не кинулся вдогонку.
Скорее бы отсюда съехать! Кто знает, какую свинью способен подложить наш участковый. Поступлю в Универ, заселюсь в общежитие, и Папе радость – переедет, наконец, к своей Анжеле, как уже четвёртый год о том мечтает. Мне и неудобно мешать его личной жизни и переступить через себя не получается. Не хочу его огорчать, но улыбаться разлучнице вряд ли смогу, это ж чистой воды лицемерие! Хотя не спорю, порой интересно увидеть какая она, женщина, из-за которой мать уехала залечивать душевные раны в такую даль. Жаль папа не любитель говорить по душам.
Впрочем, где-то в глубине своей эгоистичной души я продолжаю надеяться, что он одумается, мама великодушно простит и всё наладится. Мы снова дружно заживём на унаследованных им сорока квадратных метрах в старом элитном районе города. Вот ими отец дорожит едва ли не больше, чем дворянскими корнями. Естественно, толку от этого родства никакого, кроме звучной фамилии Уваровы, но папу буквально трясти начинает, стоит кому-то напомнить, что в моей власти её поменять. Не удивлюсь, если он втайне жалеет, что бог послал им дочь, а не сына.
В общем, не только с соседями у меня беда.
К слову о Беде – задумавшись, сама не заметила, как добралась до «Неба», теперь стою столбом, разглядывая профиль единственного парня, одетого в красную куртку, и с ужасом понимаю, что не могу. Не могу заставить себя подойти к незнакомцу, расслабленно сидящему за крайним столиком, в котором от выдуманного мною образа только половая принадлежность.
Звягин выше ростом…
Был – тут же привычно поправляю себя.
Его волнистые волосы были намного темнее, чем у скучающего блондина, движения тоже отличались – энергичные, ловкие. Ещё почему-то обескураживает тот факт, что Виктор никогда не прятал глаз за линзами тёмных очков: всегда открытый, смешливый, романтичный, а этот сразу видно – не такой. Укол холода, вот что я почувствовала первым делом, едва завидев потягивающего колу Беду.
Не сдержав короткого вздоха, встаю за памятник Гоголю, чтобы немного собраться с духом или, наоборот – вопреки договорённости решиться на побег. Оглушающее разочарование сдавливает грудную клетку, затем оно же толкает меня вперёд.
Никто, ни Беда, ни любой другой парень никогда не будет им. Не споёт для меня его голосом, не посвятит мне его песен, не подарит целого мира в зелени глаз. Звягин уже никогда не вернётся, это необходимо принять. И смерть тут решающий аргумент.
Бог с ними, с отличиями. Если повезёт – неплохо проведу время. Не повезёт – хуже не будет, лакомиться мороженым всяко приятней уборки.
Решительно огибаю памятник но, не сделав и пары шагов, растерянно застываю. Навстречу мне воинственно вереща, летит мальчишка на самокате. Причём летит абсолютно без преувеличений – самокат пикирует первым, а следом раскинув руки в стороны и выпучив глазёнки, аки коршун приметивший полёвку, парит его малолетний хозяин.
Вот что мне делать? Метнуться в сторону? Так он же тогда о памятник расшибётся! Будут классику мёртвые души – мальчонки и его схватившейся за сердце бабушки. Приходится самоотверженно ждать столкновения, прижимая к щекам похолодевшие ладони.
Ну что ж за день-то такой?! – проносится в голове, пока ребёнок с воинственным кличем летит мне навстречу. – Будто весь белый свет сговорился максимально испортить это свидание. Между прочим – первое в жизни, на которое меня действительно пригласили, потому что с Виктором никогда нельзя было знать заранее, встретимся мы или нет.
Сначала мама, затем Кауров, теперь вот орёл молодой со своей перепуганной роднёй – все против нас.
– Стёпка, тормози! – надрывно кричит его бабушка, надеясь неизвестно на какое чудо.
– А-а-а-а… – надрывается ребёнок, хватаясь руками за воздух.
Я же застываю посреди дорожки как лань при виде фар автомобиля. Обострённое ужасом восприятие за доли секунды обрабатывает десятки посторонних мыслей, подмечает одновременно сотни деталей – от лиловой броши, приколотой к палантину старушки, до свалившего с палочки эскимо у девочки на соседней лавочке – но всё равно упускает подробности, когда и каким образом Беда успел перемахнуть через довольно высокое ограждение летнего кафе.
Ума не приложу, как он это сделал. Мелькает даже мысль свалить всё на галлюцинацию. Тем не менее вот он – вполне реальный, ничуть не запыхавшийся – стоит ко мне спиной, удерживая ворот детской куртки в какой-то паре десятков сантиметров от неминуемого столкновения либо со мной, либо – в случае если б я отскочила – с каменным постаментом.
Ладно, признаю – с оценкой ловкости я поторопилась.
– Ого! – тряхнув рыжими кудрями, восклицает маленький Стёпка. – Охренеть я выдал!
– Фу-у, – спокойным, чуть хрипловатым голосом отзывается Беда, заботливо одёргивая на ребёнке одежду. – Матерятся только ссыкуны. Теперь мне после тебя придётся руки мыть. С мылом.
Не говоря больше ни слова, он брезгливо встряхивает пальцы, как от невидимой влаги и, подтолкнув к мгновенно вспыхнувшему Стёпке покорёженный самокат, оборачивается в мою сторону.
– Не зацепило? – в мягком голосе эхо неподдельного участия и чего-то обволакивающего, заставляющего кровь прилить к щекам.
Ещё как зацепило! А папу так и вовсе сразило бы. Решительный, обходительный, ловкий – какой отец будет против такого кавалера для своей дочери?
– Привет. Ты, наверное, Беда? – почему-то срывается дыхание, вызывая желание провалиться сквозь землю, как это бывало на школьной сцене, когда нужно было сыграть перед полным залом, а пальцы от волнения едва удерживали смычок. – Я Лера.
– Так вот ты какая… – он поджимает губы и почти сразу растягивает их в широкой улыбке. Всё
