Через какое-то время она обнаружила, что лежит около ряда густых кустов, с поджатыми к груди и обхваченными руками коленями, а в голове ее стоит изматывающий, непереносимо-тонкий звон, и она совсем не властна над своим распухшим неподвижным лицом. Джанет долго смотрела на нежные, фигурной вырезки, пурпурные даже в ночной полутьме листья и не понимала, и не хотела понимать ничего иного, кроме этого, столь совершенного и вечного проявления жизни.
Но постепенно мертвое лицо Пат с непостижимой светлой улыбкой снова появилось перед ее глазами. Джанет не знала, что теперь делать. Что делать сейчас – в ближайшие минуты, часы, дни? Что делать потом? Она понимала только одно: ее прежняя жизнь, со всеми страданиями и взлетами, кончилась безвозвратно. Она одна. Ее отец, музыкант, давно забытый на старинном кладбище, мать, чье тело бесстыдно освещают теперь вспышки репортеров, Руфь, с которой она едва успела познакомиться, Чарльз… И Милош, навеки потерянный Милош… Джанет заплакала холодными слезами обиды за свое одиночество в этом жестоком мире, который слишком долго обманывал ее своим теплом и всепрощением. «Сирота, – беззвучно твердили ее непослушные губы нелепое резкое слово, – сирота… – И впервые за долгие годы после детства она подняла глаза к бархатному небу, надеясь увидеть в нем карающего и милующего Бога. – За что, Господи!? – шептала она, уже не понимая, о чем спрашивает, до тех пор, пока ее взгляд случайно не привлекли несколько вспыхнувших больничных окон. – Господи! – уже совсем другим тоном всхлипнула она. – Что я говорю!? Папа! Папочка, прости! И бабушка…»
Но мысль о Селии, о том, что придется перенести ей, была уже совсем невыносима. И эта боль за другого заставила ее подняться и взять себя в руки. О, почему рядом с ней нет сейчас Хаскема, который умеет все делать спокойно, разумно и без лишних слов?! А именно слов Джанет боялась больше всего: пустых, формальных, но режущих прямо по живому… Надо было спешить, в первую очередь для того, чтобы страшное известие не дошло до Стива, пока… Она сама не знала, что означает это «пока».
Разумеется, вся клиника была взбудоражена, и сестры шептались, бросая на слепо идущую Джанет быстрые косые взгляды. Патриция Фоулбарт была не только гордостью, но и всеобщей любовью Трентона. Джанет не постучавшись вошла в кабинет дежурного врача и, даже не глядя, кто перед ней, с порога сказала:
– Отец не должен узнать о том, что произошло. Не должен до тех пор, пока хотя бы не появится миссис Шерфорд!
– О, разумеется. Мы сделаем все возможное.
– К сожалению, она там, в Лиме, и будет здесь… Не знаю. О Боже, я ничего не знаю, – и Джанет, совершенно неожиданно для себя, уткнулась в плечо поднявшейся ей навстречу полной женщины-врача. – Что же мне делать!?
Теплая рука легла на ее затылок.
– Джанет, не плачь, дорогая!
Чем-то родным, но давно забытым повеяло на девушку от этих простых слов, и она расплакалась еще сильнее.
– Поезжай домой. Всех журналистов посылай к Симсону, папиному пресс-секретарю, с ним я уже договорилась. Если что – звони ему и сама.
Услышав это, Джанет с удивлением оторвалась от мягкого плеча и сквозь слепящую пелену слез увидела ничуть не изменившуюся улыбку и все те же ямочки на слегка располневшем лице.
– Динни! – ахнула она.
Перед ней, ниже ее едва ли не на голову, стояла Дина Джонс, нянчившая ее в старом доме, куда пятилетняя Джанет, увезенная в Ноттингем, уже не возвратилась.
* * *
Спустя два дня дом на Боу-Хилл был полон так, как, пожалуй, не бывало даже при жизни хозяйки. Представительницы европейских стран и кризисных центров Америки, директора региональных отделений Си-Эм-Ти, ведущие других каналов и практически весь состав кантри-мьюзик – кто-то останавливался прямо в доме и флигеле, кто-то по ближайшим гостиницам, кто-то просто приходил и уходил.
Оба эти дня Джанет слепо повиновалась указаниям доктора Джонс и мистера Симсона, куда-то звоня и с кем-то договариваясь. Ее задача состояла сейчас в том, чтобы уберечь Стива, поскольку Жаклин, вылетевшая в Лиму сразу после сообщения местного радио, должна была возвратиться в Трентон только вместе с гробом. И Джанет по три раза в день заходила к отцу, улыбаясь и болтая о пустяках, а после выбегала в парк и, прижавшись лицом к шершавым старым стволам, плакала вволю – и не только из-за смерти Пат, но и потому, что ей приходилось обманывать верящего ей Стива. Но плакать долго у нее не было ни сил, ни времени, и она снова возвращалась в переполненный, но уже пустой для нее дом, где постоянно требовалось ее присутствие.
Хаскем позвонил на следующее утро после трагедии и предложил свою помощь.
– Селия! – вырвалось у Джанет. – Если сможешь, привези ее сюда. И… и будь с ней, если она откажется приехать. Наша свадьба откладывается.
– Об этом ты могла бы и не говорить, – сухо заметил Хаскем, и Джанет как наяву увидела его дернувшееся плечо и скривившиеся губы.
Селия действительно отказалась приехать. Весь день Джанет промучилась мыслью о том, что надо позвонить в Ноттингем, и всячески оттягивала исполнение этого разговора. А вечером Селия позвонила сама. Голос ее был настолько бесцветен, что Джанет не сразу узнала его.
– Я не приеду, Джанет. Не проси меня ни о чем. Это поездка бессмысленна и выше моих сил. Я не хочу и не могу видеть мою девочку в гробу. Пусть она останется для меня такой, той… – Наступила долгая пауза: Селия пыталась справиться с рыданиями, но слезы хлынули из глаз Джанет. – Я прошу только об одном: ради меня и памяти дедушки – отпойте ее.
– О, конечно!
– А потом приезжай ко мне. Одна или с мистером Хаскемом, как хочешь. Вы должны жить здесь – иначе я продам дом…
– Нет, бабушка, нет, только не это! – в ужасе крикнула Джанет, никогда не представлявшая себе жизни без старого дома, охраняемого бронзовым лучником.
– …я продам его, ибо мертвый дом никому не нужен. А я теперь мертва, Джанет.
– Бабушка, я все сделаю, как ты хочешь. Ведь ты нужна мне, ты теперь у меня одна, – всхлипнула Джанет, но, опомнившись, поспешила добавить: – Папа в больнице с инфарктом, он еще ничего не знает.
– Дай Бог сил ему и тебе, девочка, – прошелестел в трубку безжизненный старческий голос, и разговор закончился.
Самолет из Лимы должен был прилететь в четыре часа пополудни, а вопрос о том, где хоронить Пат, все еще не был решен. Вчера вечером они, самые близкие покойной люди, собрались в ее дубовом кабинете на втором этаже, пытаясь внести в этот вопрос хоть какую-то ясность. Симсон и прилетевшая из Португалии Кейт Урбан настаивали на том, чтобы оставить Пат здесь, где все ее знали и любили и где свершилась ее блистательная карьера. Еще больше потемневший, словно выгоревший изнутри Милош, практически не разговаривавший с момента приезда ни с кем, даже со своей маленькой некрасивой сорокалетней женой, предлагал Кюсснахт, но не приводил в защиту своего предложения никаких доводов – только несколько раз бросил на Джанет темный, полный тоски и надежды на понимание взгляд. Джанет была в растерянности: здесь, в Трентоне, Патриция встретила свою любовь, здесь отдала всю себя помощи людям… Но там на тихом кладбище лежал ее никому не известный возлюбленный, отец ее единственного ребенка, и, возможно, она хотела бы быть рядом с ним в последнем покое…
