Но нет. Он сделал то, что и всегда делал, не подпустил меня, как вначале я не подпускала его, потому что это то, что он ожидал от мира ― боль, предательство, бессердечность. Он не собирался даже давать нам шанс.
― Ты ― чертов трус, ― я схватила землянику и швырнула в него. Она шмякнула ему по лицу, оставив розовое пятно.
Я бросила в него еще одну. И еще, и еще, и еще, до тех пор, пока он не покрылся пятнами, его лицо, рубашка, руки, его шея.
― Я ненавижу тебя!
Так и было. Я ненавидела то, что он просто стоял там, непоколебимый, безучастный, несгибаемый, и смотрел, как я разваливаюсь на части.
― Ты слышишь меня? ― я схватила горсть земляники и раздавила ее об его грудь. ― Я ненавижу тебя!
Когда вся земляника закончилась, я начала молотить его кулаками. Я хотела превратить в пыль каждое воспоминание о нем. Я хотела сделать ему больно так же, как больно было мне. Я хотела, чтобы он рыдал так же, как рыдала я. Я хоте…
Дамиан схватил мои руки и зажал их у меня за спиной. Его губы нашли мои, и он с жадностью впился в них, заставляя меня задыхаться. Он были океаном, требующим и нуждающимся. Вся злость, вся энергия, скопившиеся в нем, ударили в меня. Я пыталась удержаться, ухватившись за него, но у меня не было и шанса. Мое сердце, мой гнев, мои слезы были уничтожены чем-то более глубоким, чем-то значимым, реальным, мощным и беспредельным.
Это был поцелуй того, кто пробирался в открытое окно, поцелуй, спрятавшийся в бумажном жирафике, в перерывах между 5, 4, 3, 2, 1, в косточках мини манго и здесь, теперь, наконец-то это все вырвалось на свободу. И чувство правильности этого, чувство сильнейшего желания и принадлежности заставляли меня хотеть, чтобы это не прекращалось. Я хотела, чтобы Дамиан продолжал целовать меня, целовать и целовать, пока все остальные поцелуи не будут стерты, пока этот не останется единственным.
Мой топ промок, мои брюки промокли, мои волосы промокли, но рот Дамиана был как земляничное пламя — горячий и сладкий, и совершенно бесконтрольный. Вся сила, с которой он оттолкнул меня, тянула меня обратно, соединить мои губы с его. Мне было почти больно, когда он отпустил меня.
— Не плачь, güerita (блондиночка), — большим пальцем Дамиан вытер слезу с моей щеки. — Ударь меня, врежь мне, толкни меня, но, черт возьми, не плачь.
— Не смей оставлять меня, — сказала я. Я правда вижу это в его глазах? Ему, правда, настолько тяжело дышать? — И я больше не güerita, — я дернула за прядь темных волос. — Я больше не блондинка.
— Ты блондинка, — ухмыльнулся Дамиан.
Я ударила его. Он видел меня голой, и я точно знала, о чем он подумал. Когда он обнял меня, я спрятала лицо на его груди и почувствовала, будто вернулась домой.
***
Когда мы вернулись на остров, Дамиан приготовил настоящее севиче, пока я принимала душ и переодевалась.
— Выпендрежник, — сказала я.
Он действительно хороший повар. И мастер поцелуев. Я не могла прекратить пялиться на его губы. Эти губы выплевывали через соломинку апельсиновые зерна в Гидеона Бенедикта Сент-Джона, но теперь они были очень сексуальными — всякий раз, когда он говорил, всякий раз, когда откусывал кусочек. Я видела только их. И хотела только их.
— Что случилось с твоим лицом? — спросил он.
— Твоя борода, — отчеканила я, чуть помедлив.
От горячего душа на моем подбородке и верхней губе образовалось покраснение, там, где его борода натерла мою кожу.
Дамиан ухмыльнулся. Оставленная на моей коже метка, казалось, умиротворила живущего в нем пещерного человека эпохи палеолита.
Его ухмылка что-то сотворила со мной. Я желала, чтобы он наклонился и поцеловал меня снова.
Он наклонился. Чтобы забрать мою тарелку. И затем отправился мыть посуду, в то время как я убирала остальное. Мне хотелось, чтобы он поторопился, и тогда я смогла бы снова обнять его, но он мыл так чертовски медленно, соскребая воображаемое пятно, затем смывая проклятую кляксу снова, а после вытирая, полностью сосредоточился на своем занятии.
Он избегал меня, и когда я, наконец, поняла, почему, я захотела поцеловать его еще сильнее. Дамиан не мыл посуду. Он боролся с чем-то, что никогда не чувствовал прежде. Он был смущен, и это было чем-то совершенно чуждым для него. Он никогда не позволял себе заинтересоваться девушкой, никогда до этого дня, никогда не чувствовал бабочек у себя в животе.
Я почувствовала укол нежности, которая вскоре сменилась сильным желанием наброситься на него. Я прочистила горло, пытаясь угомонить коварную шалунью, которая быстро все прибирала к своим рукам.
— Почему бы тебе не пойти переодеться? Я закончу здесь — предложила я.
На нем все еще была испачканная соком земляники рубашка.
Он ухватился за это, как будто я только что бросила ему спасательный круг. Что угодно, лишь бы оказаться подальше от меня. Я домыла оставшуюся посуду и выключила свет.
Мы врезались друг в друга в прихожей. Он выходил из ванной комнаты, а я входила.
Первое, на что я обратила внимание, было его чисто выбритое лицо. Прощай, борода. Также исчезли швы. Никакой бейсболки. Казалось, я видела его впервые — вот отметины мужественности на мальчишеском лице, которое я уже знала, а вот черты, которые остались прежними.
Второе, что я заметила — его кожа, все еще теплая и влажная, обнаженная, если не считать тренировочных штанов, которые не казались такими уж уродливыми, когда плотно обхватывали его бедра.
— Я…
— Ты…
Мы отпрянули друг от друга, прекрасно осознавая, какими частями тела друг друга коснулись.
Я не знала, кто шевельнулся первым. Возможно я, возможно он, но мы, пятясь, прошли по коридору, наши губы встретились, моя спина прижалась к стене, затем его, ударяясь и толкаясь в узком пространстве, пока мы добирались до спальни.
Дамиан подхватил меня на руки и занес внутрь. Кожа его обнаженных рук была бесподобна. Мы пытались ощупью пробраться под сетку, никто из нас не желал прекратить поцелуй, но она была подоткнута под матрас, закрывая доступ к кровати.
Когда Дамиан стал коленями на матрас, все еще мной на руках, все это повалилось сверху.
— Проблема решена, — сказал он, прорываясь сквозь сетчатое ограждение, когда положил меня на кровать.
Я бы рассмеялась, но он лег на меня сверху, и все пропало. Бедро к бедру, ладонь к ладони, знакомые, но все же разные. Моя майка и трусики сорваны, его тренировочные штаны пинком сброшены с кровати. Лежа на боку, я вздрогнула, когда его палец прошелся по моей спине, проследив изгибы позвоночника. Согнув лодыжку, я потерлась пальцами ног о его ступню.
