— Ты думаешь, дело в этом? — спрашиваю ошарашенно. — В реанимациях, кровотечениях, расслоениях аорты и прочем? Я тебя умоляю. Прости, Дим, наверное, это будет неприятно слышать, но если бы я не доверяла тебе как хирургу, то уже нашла бы другого. Пациент полностью отдается в руки врача, и сколь бы ни были они дружны, в такой ситуации опасения недопустимы. Ты суперпрофессионал, тут никаких сомнений, и я не волнуюсь за процесс, однако стоит тебе открыть рот, как я слышу маму. Ее слова, интонации. Да у них с отцом меньше общих повадок, нежели с тобой. Я не знаю, где заканчивается объективное суждение врача и начинается ее давление. Не виню тебя — она своего добиваться умеет, в том числе и обманом, — но мама не врач. А еще она любит перестраховки!
— Ну а ты уже сколько лет пытаешься доказать родителям, что, настояв на операции, они облажались. Окей. Довольна? Они облажались, и ты делаешь все, чтобы чувствовали себя виноватыми.
— Ты о медкарте?
— Да, я о медкарте. Я дал ее тебе не для того, чтобы ты творила глупости. Надеялся, что хватит ума рассказать родителям правду.
— Разговор ни о чем. Я все равно снимки Горскому…
— Горскому? — усмехается Дима. — Если уж ты настаиваешь на полной беспристрастности, то не лучше ли обратиться к человеку, который в твоей болезни истинный специалист?
— Ты… о Мурзалиеве, что ли?
— Да, я о нем. Но ты никогда к нему не пойдешь, не так ли? Потому что у всех нас есть как друзья, так и персоны нон-грата. Не надо петь о необъективности. Ты вмешиваешься в лечение не меньше матери и прикрываешься медицинским образованием, хотя, по факту, являешься студентом-недоучкой, который рискует собственным здоровьем, дабы не позволить выиграть родным. Чем лучше?
Это слышать обидно и неприятно. Когда речь идет об обычных пациентах, мы говорим, что давление неуместно, что принимать решение каждый должен самостоятельно… но вы полюбуйтесь, какая милота происходит сейчас, когда на операционном столе рискует оказаться врач? Сразу кричат о необъективности и так далее… Конечно я переживаю за себя, конечно пристрастна, но почему не могу спросить мнение человека, которому доверяю? Горский не только врач неплохой, он еще и человек хороший. Для меня это имеет значение. Я хочу услышать правду не от какого-то суперобъективного, но продажного ученого!
— До свидания, Дима. Я позвоню.
Сантино
Я всегда был сам по себе. Даже Полине не удалось избавить меня от отшельнических замашек. Не признавал ни друзей, ни людей вообще. Уважал ее мнение, понимал, что голова ей дана более светлая, но все равно отмахивался от дельных советов словами «мы слишком разные, тебе не понять». Благо, обидчивостью она не страдала. Только сейчас, вдоволь поварившись в собственном соку, разменявший четвертый десяток упрямец осознал, что был идиотом.
Я говорю о том, что с появлением Яна, Ви, а также незримой поддержки Алекса и Павла, дела в гору не пошли, а полетели. За окном темного кабинета уже вовсю мигает неоновая вывеска, и отсветы каждые несколько минут вспыхивают новыми красками. На ней значится «стриптиз Монблан». Ви предложила ее перевесить, чтобы не раздражала, но я бы ни за что не отказался от напоминания о достигнутом. Услышав безоговорочное «нет», дражайшая кузина (как называет эту особу Ян) покрутила пальцем у виска и ушла ни с чем. Ей вообще очень многое во мне непонятно, поэтому она то фыркает, то обдает меня волнами презрения, то уползает в собственную раковину (расположенную, как правило, в айфоне). Мне тоже непросто. Что-то в ней царапает, цепляет. Похожа она на ту богачку, первую, которая запомнилась отчетливее остальных, не сделав ничего криминального. Всего-то попросила у меня сигарету и ушла в свою жизнь, полную пустых склок и надуманных проблем. Думаю, она вообще никого, кроме себя, не замечала, и вывод этот я сделал недавно именно благодаря Ви. Блонди не жалуется, делает вид, что ее жизнь безупречна, но даже не выныривает на поверхность, чтобы не дай Боже не узнать, что неправа. Она раз за разом повторяет то, что ей кто-то когда-то преподнес ей как догму, а если указать на явные нестыковки — просто зажимает уши.
Ян терпеть не может разговаривать о своей семье, но о Ви я его расспросил насильно. Хитрый братец-кролик сразу смекнул, что интерес у меня отнюдь не праздный, и, миновав всякие телячьи нежности, сообщил, что девица непроста. В двадцать один год она выбрала человека, за которого выйдет замуж, — нефтянника на пятнадцать-двадцать лет старше. Год его окучивала, избавляясь от конкуренток. В ход шло все: от множественных связей отца и выгодных контрактов до одновременных появлений в публичных местах. В итоге, она его дожала, и уже четыре года считалась официальной подружкой, не забывая устраивать профилактические скандалы из-за интрижек на стороне, от которых подобных хренов избавляет разве что могила. Полученная информация меня искренне умилила. Ай да Ви, не каждая принесет в жертву юность абсурда ради. Но ведь терпит и делает вид, что счастлива.
На этом с расспросами я закончил, хотя до зуда в одном месте хотелось спросить еще и про инопланетянку. Сделала ли операцию? Помирилась ли с родными? Что-то мне подсказывает, что на оба вопроса ответ отрицательный, уж больно своевольна и упряма принцесса. Она бы никогда не стала терпеть условности и третьих лишних. Может, таково влияние болезни? Еще Полина говорила, что когда для тебя время течет иначе, нежели для других, переосмысливается очень-очень многое, и границы — те, которые лживые, фальшивые и навязанные — попросту исчезают. Все проясняется. Может быть, именно поэтому инопланетянка привела меня домой, чтобы забыться, и, не став заморачиваться на долгие знакомства, просто наслаждалась временем в обществе парня, с которым легко. А сам бы я так смог? Навряд ли. Уже при первой встрече я примерно представлял, кто ее семья, чем она живет. Даже о страшной болезни догадывался. Из общего у нас было, пожалуй, только одно: мне тоже было с ней легко. Я часто вспоминаю это ощущение. И ее вспоминаю часто.
Открывается дверь кабинета.
— Наверное, круто быть большим начальником и опаздывать всегда и везде, но ты бы хоть постепенно привыкал к власти, что ли, — язвит с порога братец-кролик.
Он прав. Я слишком задержался.
В предвкушающей тишине зала громко шипит вспыхнувшая спичка. На правах босса мне позволено раскурить сигару первому, но в ожидании своей очереди Ян чуть не подпрыгивает от нетерпения. Он их притащил — отцовские скоммуниздил, — однако даже Ви решила, что можно, ведь сегодня первая ночь работы нашего общего детища. Это эксперимент, пробный запуск перед открытием. Я не утверждаю, что готово все, но основной зал и бар почти безупречны. Посетителей — всего трое, и вы знаете, кто они, но крупье за каждым столом, и обойдем мы всех. Правила тоже соблюдены: есть и сигары, и фраки, и платья, и фишки, и дорогущая выпивка.
Вот она — моя мечта. То, к чему я шел так долго, сбиваясь с курса, порой даже останавливаясь. Но вот она цель, совсем рядом, и дальше будет только лучше. Только радость не полная. Потому что я не сделал нечто очень важное — я не пригласил инопланетянку. Не забыл — подумал, но эгоистично задвинул мысль на задворки сознания. Зря. Теперь жалею. Я вышвырнул ее из кровати — не жизни, а такие вещи путать нельзя. Да, может быть, видеться с ней — не лучшее решение, но она помогла, безвозмездно, по одной лишь просьбе. У нее не меньше прав быть здесь, нежели у Ви или Яна. Но ее я не позвал, потому что не захотел искушений. Или напоминаний. Хрена с два я бы отпустил ее, если б не болезнь. Что бы ни думал, я слишком часто и слишком сладко ее вспоминаю, чтобы не поддаться. Но она умирает, а я, наконец, начинаю жить. Для себя, так, как хочу. Не могу себе позволить пойти ко дну снова.
