— Заедем куда-нибудь в хороший ресторан, пообедаем? — предложил Зиновий, когда мы, наконец, снова оказались в машине.
— Что-то не хочется. Жарко. Давай дома поедим.
— Стесняешься? — Зиновий глянул на меня коротко, но пронзительно.
— Чего?
— Вот и я хотел бы знать — чего.
— Просто хочу скорее вернуться к Никите! — начала злиться я.
Может, конечно, я и стесняюсь своей простой одежды: джинсы — китайские, блузка — турецкая. В престижных заведениях в таком наряде делать нечего! Только дело не в этом. Мне было неспокойно на душе — как всегда, если я надолго оставляла Китенка с няней. Не то чтобы я не доверяла Елене Михайловне, но четырехлетние мальчишки — такие живчики! За ними глаз да глаз нужен!
— Все-все. Едем домой. Не злись, пожалуйста. — Плетнев завел мотор и вывел джип со стоянки.
Я молча передернула плечами. Не злиться не получалось. То ли я не выспалась, то ли меня доконала жара, но на душе было как-то муторно и гадко.
Два часа по пробкам — и мы выбрались за МКАД. Полетели по Рублевскому шоссе. На подъездах к поселку услышали вой сирен: нас догоняли несколько машин пожарной службы.
— Это у нас в поселке пожар, что ли? — забеспокоилась я. — Едем скорее!
* * *
Дурное предчувствие не подвело: горел коттедж Плетнева. В тот миг, когда я увидела над домом клубы дыма, он почему-то вмиг стал для меня чужим. Как и его хозяин.
— Никита-а-а-а! — завопила я, дергая заблокированную дверь.
— Сиди! На машине быстрее! — рявкнул, обрубая на корню мою истерику, Зиновий.
Вмиг домчал до ворот, но припарковался чуть дальше, нажал кнопку на брелоке, открывая ворота, рванул дверцу джипа, выскочил и бросился во двор.
Я, завывая, непослушными пальцами терзала внезапно заклинивший замок ремня безопасности. Наконец, он поддался. Я вывалилась из машины, оцарапала колени, даже не заметив этого. Взвилась отпущенной пружиной. Отставая от Плетнева на добрый десяток метров, побежала следом.
Влетела в ворота и увидела, как Зиновий взбегает на крыльцо, открывает дверь и исчезает в клубах дыма.
Мое намерение бежать следом пресекли соседи. Схватили за руки, за плечи, за талию:
— Стой! Хватит того, что мужик твой в самое пекло бросился! — проорал кто-то мне в ухо.
Мне было все равно. И того, что Плетнева назвали моим, я не заметила. Я продолжала вырываться и вопить, повторяя, как заведенная, имя сына:
— Никита! Кит! Пустите! Там мой сын!..
— Стой, дура! Пожарные вон уже подъехали!
…во двор действительно вкатила ярко-красная машина, из нее посыпались люди в защитных костюмах, на ходу натягивая на лица кислородные маски. Я на них не смотрела. Смотрела на дом.
— Сколько людей в доме? Кто-то здесь есть из жильцов?
— Я! Там трое… должно быть. Сын, няня и Зин… — мне все же удалось собраться с силами и ответить на вопрос.
— Огонь на втором этаже в угловой комнате. Чья она? — меня продолжали пытать.
— Там детская! — меня снова накрыло волной отчаяния. — Кит!.. Китенок мой!..
Словно отвечая на мой горестный вопль, окно распахнулось.
В клубах дыма показался Зиновий с Никитой на руках.
— Ловите кто-нибудь! — крикнул он.
Двое крепких мужчин тут же оказались под окнами, растянули неведомо откуда взявшийся тент:
— Бросай!
Тело Никиты полетело вниз со второго этажа.
Я вырвалась из чьих-то цепких рук и бросилась к нему.
Выхватила сына из складок ткани, прижала к груди. Огляделась, увидела машину скорой помощи, побежала к ней. Думать о том, что будет с Плетневым, спасется ли он, мне было некогда.
Никиту у меня забрали, уложили на носилки, проверили пульс, дыхание.
— Жив! — объявил врач, цепляя на лицо ребенка кислородную маску. — Надышался, похоже, сильно. Вы едете?
Осознав, что вопрос относится ко мне, я закивала.
— Документы какие-нибудь прихватите.
— Сейчас! Они там, в джипе, — я указала на ворота.
— Тогда бегите, а мы как раз развернемся и вас подберем.
Больше мне ничего не нужно было объяснять. Как я бежала к джипу, как хватала с заднего сиденья свою сумочку и мчалась обратно к машине скорой — не помню. Очнулась, только когда мы уже летели, сопровождаемые воем сирены, по Рублевке в сторону МКАДа.
Я держала вялую неподвижную ладошку Никиты и беззвучно шептала его имя. Доктора что-то вводили Китенышу в вену, заполняли бумаги, поглядывая в мой паспорт. Куда-то звонили, требовали, чтобы нас встречала реанимационная бригада.
В клинике, куда нас доставили, Никиту тут же увезли в реанимационное отделение, а я осталась дежурить под дверями. Минут через сорок ожидания вышел кто-то из врачей. окликнул меня по фамилии. Сообщил успокаивающе:
— Не волнуйтесь, мамочка. Отравление угарным газом есть, но умеренное. Недельку, конечно, в больнице полежите, но угрозы жизни нет. И без ожогов обошлось: повезло! Езжайте домой.
— Могу я увидеть сына? Поговорить с ним?
— До завтра он будет спать. Приезжайте завтра к полудню. Пропустим, так и быть.
Я принялась благодарить — наверное, слишком многословно. Меня прервали:
— Все-все! Успокойтесь уже, Алевтина! Завтра ждем.
Выйдя из клиники, я растерялась. У меня были при себе документы. Был кошелек с двумя банковскими картами. Был телефон. Но куда ехать — я не знала. Вспомнила про Родиона Зиновьевича. Позвонить ему? И что я скажу старику? Что уехала со своим сыном, и теперь не знаю, жив ли его сын?
Стало понятно: мне придется вернуться на Николину гору хотя бы затем, чтобы узнать о судьбе Плетнева и Елены Михайловны. Этой недобросовестной тетки, которой я так доверяла, на которую рискнула оставить ребенка.
Где она была, куда смотрела, что допустила беду?!
Едва ли не впервые в жизни я решила ехать на такси. Спускаться в метро, бегать за маршруткой, толкаться в толпе людей я была не готова. Понимала, что в любой момент могу сорваться. А срываться не имела права. Я должна быть сильной! Ради сына! И немного — ради его деда, Родиона Зиновьевича.
К счастью, на парковке возле клиники нашлось несколько машин такси. Я постучала в приспущенное стекло той, в которой дремал водитель:
— На Николину гору едем? — спросила мигом очнувшегося мужчину.
— Садись.
— Только быстрее, пожалуйста.
Водитель не ответил. Вывел машину с парковки, влился в общий неторопливый поток транспорта. Я ерзала в нетерпении, злилась на каждый светофор, замедлявший наше движение, психовала на каждый рискнувший подрезать нас автомобиль.
— Ну, быстрее же! — взмолилась минут через десять, видя, что продвигаемся мы слишком уж медленно.
— Куда спешите, девушка? На пожар, что ли? — решил пошутить водитель.
Я задохнулась, а потом разрыдалась. Меня догнала запоздалая истерика. Навалился весь тот ужас, который я испытала, когда увидела, как из окна комнаты, в которой должен был спать мой Китенок, валят темные густые клубы дыма…
— Эй-эй! Дамочка! Вы чего?! — водитель и хотел бы съехать на обочину, но мы шли в плотном неторопливом потоке транспорта по второй левой полосе. — У меня вода есть. Минералка. Холодненькая… Будешь пить?
Таксист перешел на «ты», начал совать мне в руки бутылку с водой, бумажные платки, бормотать что-то о том, что, если я сейчас же не успокоюсь — повезет меня не в поселок, а в ближайшую больничку.
Не сразу, но мне удалось взять себя в руки. Икая и запинаясь, я рассказала таксисту все: и как не хотела уезжать и оставлять Китенка одного. И как отказалась ехать в ресторан — но мы с Плетневым все равно опоздали, и моего Китенка удалось спасти только чудом.
— И вот теперь я еду туда, чтобы узнать, что с хозяином дома и няней ребенка… — завершила я свой сбивчивый рассказ.
— Ну, дела… прости! Я ж не знал, что ты и правда на пожар… на пожарище… возвращаешься. — Шоферу было неловко, и он старательно смотрел на дорогу, лишь бы не смотреть мне в глаза. — Постараюсь ехать быстрее.
Таксист и правда старался. Теперь он ехал не с ленцой, пропуская всех, кому вздумается нас обогнать. Он сам перестраивался с одной полосы на другую, подрезал, втискивался и вклинивался, сигналил и слал «факи» другим торопыгам.
