Как она и предполагала, у женщины, которая глянула на нее из зеркала, не было с ней обычной и привычной ровно ничего общего. Хотя Кира все же не могла предположить, что ничего общего не будет до такой степени.
Глаза у нее стали не то чтобы большими, но какими-то очень выразительными. Скорбными, так бы она сказала. Видимо, выражение скорби возникло в них просто от сознания бессмысленно пропадающего времени, но как бы там ни было, а выразительность появилась, и выглядело это очень непривычно.
И мокрые завитки на голове были непривычны тоже. Все они, эти завитки, были разными по цвету – шоколадные, карамельные, золотистые. Из-за них она выглядела как девчонка. Хотя нет, даже девчонкой она так не выглядела. Задорно и несерьезно, вот как.
– Вы мне волосы покрасили, что ли? – удивленно спросила Кира.
– Да нет же! Я только эффект мокрых волос сделал. Они у вас вьются, только скрытым образом. Неужели никогда не замечали? И цвет ваш, природный. Я же объяснял, у вас все равно что сложное колорирование.
Лицо Сергунчика рядом с ней в зеркале сияло такой радостью, словно цвет ее волос сотворил все-таки он. Кира посмотрела на него с приязнью. Может, и не зря она два часа выслушивала про Ксюшу, Божену и глаза Борщовой.
«А завитки такие я и сама могу делать, – подумала она, разглядывая свою прическу. – Нет, правда! Это же очень просто».
По счастью, фотограф оказался менее разговорчивым, чем Сергунчик. Или просто спешил на следующую съемку. Он мучил Киру требованиями: «Подбородок на полсантиметра выше! Нос на полтора сантиметра влево!» – всего полчаса. Ей и этого показалось много – нужна-то будет только одна фотография.
– Я вам потом все на диск сброшу, – пообещал он, собирая оборудование. – Хорошие фотки получились, будете любовникам раздаривать.
«Нет у меня никаких любовников», – подумала Кира.
Эти слова, отчетливо прозвучавшие в голове, испортили ей настроение.
«Может, не надо было с Длугачем расставаться?»
Кира сидела одна в пустой редакционной комнате – было воскресенье. В тишине и одиночестве мысли ее всегда бывали ясными, и сейчас тоже.
«Что значит – не надо было расставаться? Любишь ты его?»
Она не чувствовала к нему любви. Да, что-то тревожило ее в связи с ним, но это чувство любовью не было точно, и тревожило оно, кажется, одной лишь своей неясностью.
«Жалеешь, что лишилась постельных удовольствий?»
Жалеть об этом не имело смысла. Тело ее не тосковало по нему, и она понимала, почему это так: оно не жило какой-то отдельной жизнью, ее тело, оно было и с разумом ее, и с душой – одно, общее. И если в душе ее и разуме нет привязанности к мужчине, то как может тянуться к нему ее тело? Не может оно к нему тянуться и не тянется. Ей всегда казалось странным и каким-то непристойным утверждение, что секс будто бы нужен для здоровья. Не корова же она, не собака, чтобы относиться к этому таким физиологическим образом.
«Или это женская моя недостаточность, что я не хочу простого секса, безо всего? Да не все ли равно, что это! Я есть то, что есть, другой не стану».
Завтра ей предстояла командировка в Липецк. Там была назначена конференция по металлургии, съезжались всяческие крупные люди со всего мира, и Кира намеревалась воспользоваться этим на полную катушку. У нее уже была договоренность о трех интервью и почти полная уверенность в четвертом, самом серьезном. К нему предстояло еще подготовиться.
Кира уселась за стол в своем «стакане», включила компьютер. В глиняной плошке лежали конфеты, привезенные ее журналисткой из командировки в Нью-Йорк, – кофейные зерна в шоколаде. Это была модная манхэттенская штучка, жевать такие зерна для бодрости, когда приходилось задерживаться на работе допоздна. Задерживаться Кира не собиралась, но зерна пожевала – пусть улучшат ей настроение. А то откуда эта непонятная подавленность, что означает?
К счастью, она с детства умела сосредоточиваться на том, что требовало сосредоточенности. В данном случае на капитализации компании, главу которой собиралась интервьюировать. А что тревожило ее странное сердечное дребезжанье… Она постаралась не обращать на него внимания, и постепенно ей это удалось. Почти удалось.
Город Липецк оказался сплошь засажен липами. В начале лета здесь, наверное, хорошо, когда все они цветут, окутывая город густым ароматом.
– Да, летом тут сказка, – подтвердил Кирину догадку таксист, который вез ее с вокзала в гостиницу. – Здесь же у нас курорт был, знаете?
– Не знаю. А что за курорт? – поинтересовалась Кира.
– Ну как же? – Кажется, он удивился, что кто-то может не знать такой общеизвестной вещи. – У нас же минеральные воды. Еще Петр Первый открыл, когда металлургические заводы сюда приезжал ставить. В парке бювет есть – сходите, попейте. Была б погода хорошая, можно б на Двенадцать источников съездить. Вот где красота! Все луга, луга, разнотравье – одно слово, Задонщина. И двенадцать ключей бьют, вода родниковая, чистая, по камушкам течет.
– Вы, наверное, в Липецке родились? – спросила Кира.
– Не, я романовский. Городок такой под Липецком, Романов. Четыреста лет назад царь эту вотчину боярину Романову отдал. А селиться никто здесь не хотел.
– Почему? – удивилась Кира. – Здесь ведь красиво.
– Так набеги же. Татары, половцы – все кому не лень грабить сюда ходили. Ну, а защищать-то земли надо. Царь тогда указ издал: если кто у мужа жену уведет или церковь пограбит, то пускай идет к боярину Романову, и оттуда ему выдачи нету.
Кира засмеялась.
– Интересный градообразующий принцип! – сказала она.
– А то! У нас в Романове с тех пор все мужики бесстрашные и нахальные. А баб наших романушками называют. Вкуса у романушек нету, говорят. Красятся, мол, слишком ярко, одеваются что цыганки, и так вообще, бойкие чересчур. А конечно, бойкие, тоже с тех пор повелось.
– Это вам так кажется, что с тех пор, – не поверила Кира. – Сами же говорите, четыреста лет прошло.
– А сколько б ни прошло. Есть вот еще поселок Двуреченск, тоже рядом тут. Оттуда парни, если на ярмарку в Липецк приезжали, еще до революции было, – так сразу драка. И до сих пор они такие, шебутные и страха не имеют. А в войну из этого Двуреченска, его и на карте-то не увидишь, пять Героев Советского Союза. Это как объяснить? Нет, народ он и есть народ. Что заложено, то уж никуда не денется.
По глазам этого таксиста, по его тону было понятно, что и сам он как раз такой. Уж жену у мужа увести – это за ним точно не задержится.
«Что заложено, никуда не денется», – неизвестно к чему повторила она про себя.
После таких разговоров Кире казалось, что за них она любит свою работу даже больше, чем за все другие возможности, которые эта работа ей предоставляет.
