начинаю. Я как раз заканчиваю, Вадим. Мы нашли, что искали. Каждый своё. И, прежде чем ты повторишь свой вопрос, я должна рассказать тебе всего две вещи. Ты хотел знать, что случилось тогда на твоей вечеринке.
Он кивнул. Ирка набрала в грудь воздуха.
— Так вот, тот мужик, с которым я уехала, увёз меня на старое кладбище и изнасиловал.
Воскресенский качнулся, словно его ударили, но Ирка сделала вид, что не заметила.
— Потом он хотел меня убить, — продолжила она, — но ему помешал Петька. Ударил битой по голове и убил. Мы его закопали и поехали ко мне смыть грязь и кровь. Петька мылся первый, а я только зашла в душ, когда приехал ты.
— Значит, это за его убийство… — смотрел он на Ирку не моргая.
— Да, это меня он тогда защищал. И посадить его тоже должны были из-за меня. Но не посадили.
— Потому что он умер.
— Потому что дело закрыли. Но он этого не знал, а я перед отъездом была у судмедэксперта. И он дал мне отчёт о вскрытии, что пришили к делу. Несчастный случай. Петьке можно не скрываться из-за этого. Тот урод…
— Чёрт! Я вспомнил, где его видел, — выдохнул Вадим. — О нём говорили в новостях: разыскивается за тяжкие преступления, в том числе за убийство. Чёрт!
— Ну, уже неважно. Можно сказать, нам вернули долг. Моего отца посадили по такому же липовому документу пожизненно, а Петьку оправдали, хотя там было полно его отпечатков: на пряжке ремня, на куртке. Пот, волосы. Мы там порядком наследили. И я потеряла твой браслет. Его так и не нашли. Прости.
— Ничего, — мотнул головой Воскресенский. — А вторая? Ты сказала, что должна рассказать мне две вещи.
— Да, вторая, — Ирка тяжело вздохнула. — Я знаю, что буду жалеть об этом всю жизнь. Не о том, что сделала, а о том, что сказала. Но… — она прикусила губу, покачала головой. — В общем, твой отец меня поцеловал. В машине. В тот день, после эксгумации. Он поцеловал, а я ответила. Не просто ответила… — Вадик заметно побледнел. Словно перед ним тоже сидела чёрная мамба. Но что уже теперь. — Нет, больше ничего не было. Ну разве что он сказал… Хотя это тебе, наверное, знать не обязательно. Это только между им и мной.
— Он сказал о своих чувствах, — догадался Вадик.
— Да. Поэтому, наверное, я так сильно на него разозлилась. Не столько из-за Петьки, сколько из-за того, что он… всё испортил, — она сглотнула слёзы. Хватит на сегодня слёз. — Потому что это теперь не даёт мне покоя. Не знаю как сказать. В общем, теперь ты знаешь всё.
Ирка взмахнула руками. Подняла свои пакеты.
Воскресенский стоял истуканом, совсем как тогда, когда она сказала, что беременна не от него.
«Ну, давай, беги! Беги, мой мальчик, и не возвращайся уже никогда», — усмехнулась про себя Ирка. Подала с любопытством посматривающему на неё таможеннику паспорт.
Прошла. Оглянулась.
— Нельзя держать того, кто решил прыгнуть с моста, — сказала она.
— Нельзя. Но всегда можно прыгнуть за ним. Чёрта с два ты угадала! — ответил Воскресенский и подал таможеннику свой билет.
— Ты… — уставилась на него Ирка.
— Я лечу с тобой в Барселону, мятежная моя, — развёл он руками и забрал у неё пакеты. — Один раз я уже совершил эту ошибку, но, кажется, я не безнадёжен.
— Вадим, я не пошутила про твоего отца.
— Да знаю, я Ира, знаю. Отец приехал ко мне в тот день, — поставил он пакеты в лоток, лоток на ленту, туда же бросил куртку, достал из кармана телефон. — Тебе надо снять туфли, — перевёл он указание работника аэропорта. Но Ирка и сама помнила, какая морока летать в туфлях на каблуках.
— И что тебе сказал отец?
Пройдя металлоискатель, так и пошла Ирка босиком, размахивая зажатыми в руках туфлями.
— Много чего. Мы в тот день проговорили до утра. Пили и говорили. Говорили и пили. Поэтому я знал.
— И как… — она не находила слов.
Зато Воскресенский нашёл.
— А как ты отнеслась к притязаниям этой девочки, Аны?
— Не знаю. Почему-то мне было её не жалко, хотя, наверное, должно бы, ведь где-то в душе я понимала…
— Что ей ничего не светит? — усмехнулся Вадим.
— Ну не совсем это.
— Ну да, ведь ты сбежала. Потому что ты всегда бежишь. Бежишь первая, потому что боишься, что бросят тебя. Потому что тебя, как и меня, тоже однажды бросили. Самый дорогой и важный для тебя человек — отец.
— У меня была мать.
— А у меня отец. И он тоже хороший человек. Да, сложный. Да, у него было полно своих демонов, чтобы разбираться с моими. И я тоже сбежал. От него, от тебя. Но от себя не сбежишь. И чёрта с два для меня уже важно, что сказал тебе мой отец. Мы взрослые люди. Да, так бывает. Он мужик. Ты ему нравишься. Это жизнь. И он тебе нравится — так тоже бывает, ты живая. Я не буду делать из этого трагедию. Я прекрасно разобрался, что действительно важно, а что нет. Ты мне важнее. Даже если ты хотела его поцеловать. Мы всего лишь люди. Мы делаем, а потом думаем. Мы оступаемся, ошибаемся, совершаем глупости. Таков путь! — он показал рукой. — Наш выход.
Как он умудрялся одновременно говорить, думать и следить за дорогой Ирка никогда не понимала.
— Ещё хочешь что-нибудь купить?
— Нет, мне, пожалуй, хватит подарков.
— Ну, тогда, — он оглянулся, словно что-то потерял, и вдруг подхватил её за шею и накрыл её губы своими.
Где-то там, наверное, под ногами должна быть земля. И туфли, наверное, больно впиваются каблуками в его спину. И сотрудники аэропорта вежливо отвернулись. Но Ирке было всё равно.
Она так соскучилась по его губам. Она так сильно по ним скучала, что устала скучать.
Она так долго их забывала, а вспомнила, словно они никогда и не были ничьими другими.
Она влюбилась в него несмышлёной девчонкой, но каким-то чудом пронесла это чувство через всю жизнь. Уходила и возвращалась. Падала и поднималась. Проклинала, ненавидела, посылала к чёрту, ошибалась и
