на закате в прохладе шумной реки. Оно проснулось по возвращении в дом.
Поднявшись в спальню, Микаса увидела сообщение от матери. С кучей опечаток, с потерянными знаками препинания, госпожа Аккерман написала: «Не гври с Мишелем!!! Будет звнить не бери тлефон… Всё! Я так решила. Дома пгворим..» Хмурясь и мотая головой, Микаса стояла в недоумении. Стряхнув оцепенение, спешно набрала матери, но звонок сорвался. Она попробовала снова ― безрезультатно. От волнения желудок завязался в узел, рассудок начинала терзать паника. Набрав Мишелю, Микаса дожидалась ответа, нервно топая носком.
― Что происходит? Ты поговорил с мамой? Она мне какую-то ересь прислала и сбрасывает звонки! ― завопила в телефон Микаса.
Эрен оторвался от надевания чистого пододеяльника и обернулся на её крик.
― Солнышко, прости! Я не хотел беспокоить тебя, не хотел испортить поездку… Харуми¹{?}[Поскольку я нигде не нашла информации об имени матери Микасы, подобрала на собственное усмотрение, ради удобства:).] порвала со мной. Выставила на улицу пакеты с моими вещами и наорала, запретила приходить. Оказывается, она напилась с Бруно ещё вчера. Не знаю, что этот ублюдок ей наплёл, но твоя мама решила вернуться к нему. Видимо, они на пьяные головы ещё и дверной замок поменяли! ― Голос Мишеля вдруг сорвался, и он заплакал. ― Мне жаль, Мики… Я обещаю, что буду бороться за Харуми, но боюсь, твоя мама настолько сломленный человек, что это будет непросто. Не знаю, что ещё сказать… Прости. ― И повесил трубку.
«Пока ты здесь веселилась и трахалась, твоя ничтожная жизнь разваливалась на куски. Ни на секунду не задумалась, что всё может полететь к чертям. Это твоя вина! Как ты вообще могла поверить, что однажды явится спаситель и всё исправит… Дура! Идиотка!»
Микаса рухнула на пол и истошно завыла не своим голосом. Бросив свои дела, Эрен мигом очутился подле неё, пытаясь привести в чувства. Она отмахивалась от него, прятала обезображенное ужасом лицо в трясущихся ладонях и желала лишь одного ― исчезнуть, раствориться. Только бы не испытывать боли.
― Иди сюда, детка, ― нежно приговаривал Эрен, привлекая её к себе. ― Всё будет хорошо.
― Да что будет-то?! ― захныкала она в ответ и сверкнула на него почерневшими от злобы глазами. ― Что ты можешь сделать? Чем ты мне поможешь? Эта идиотка бросила Мишеля и вернулась к мудаку Бруно! Тупая шлюха! Вечно всё портит! Ненавижу её! Ненавижу нашу никчёмную, нищенскую жизнь! Не хочу быть как она. Не хочу барахтаться в дерьме и убожестве. Я не такая! Я хочу другого!
― Не знаю, что тебя сейчас утешит, но обещаю, что буду рядом. Клянусь, впредь я не позволю этой мрази тебя обижать! Я больше не девятилетний мальчишка. ― Эрен дотронулся до рукава её платья, но Микаса вновь отстранилась. ― Хорошо, не трогаю. ― Он поднял руки. ― Но если буду нужен, ты только намекни.
Ему всегда казалось, что истерики и стенания — его прерогатива, не Микасы, владеющей собой. Он никогда не видел её такой.
Эреном овладело истязающее бессилие. Паршиво. Гадко. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал ― ничто не уймёт её страданий, не разрешит в мгновение ока проблем в её чокнутой семье. Ему казалось, что они снова стали детьми, сидящими в том дорогом ресторане, где работал муж Дины. Эрен вновь мог лишь наблюдать, как Микаса увязает в отчаянии, и ненавидеть свою бесполезность. Она выглядела такой крохотной и ничтожной в тусклом свете старой лампы. Снова проживающей своё горе без него. Эрен утёр запястьем ненавистные слёзы и сел на постель.
Через несколько минут Микаса наконец-то поднялась с пола, стащила с себя целиком одежду и рухнула на кровать, отвернувшись к краю ― к пропасти добровольного одиночества. Мысли вваливались в её голову, словно буйные черти, и тут же покидали своё пристанище.
«Что теперь будет? Снова та же вонючая трясина: скандалы, побои, безденежье и унижение. А Эрен… Да что он может сделать? Вспыльчивый мальчишка, который не знает, чего хочет от жизни. Он ещё долго будет ребёнком, встающим на ноги в огромном мире. Где мы с ним будем лет через пять? Чем мы будем?.. Я даже не могу никак обозвать свои чувства к нему! Нет, мы и вправду всего лишь глупые дети. Разделись друг перед другом ― и решили, что уже взрослые. Смех да и только!»
Эрен неотрывно глядел на белеющее во тьме плечо Микасы. Ему хотелось всю её стиснуть в объятиях, прогнать волнения и страхи. Она сделалась недосягаемой в одну секунду, наглухо спряталась от него, будто они чужие и никогда не были друзьями. Старинные часы на стене отмеряли зловещим тиканьем минуты. Эрен понемногу двигался к Микасе. Вытянул на пробу руку и прикоснулся к обнажённой лопатке. Микаса не шевельнулась, продолжая ровно дышать. Эрен прильнул к ней и обнял, уткнувшись лицом в разметавшиеся по подушке волосы.
Микаса падала во мрак, прямиком на вытоптанную сожженную землю. С небес плавно и тихо опускался похожий на декабрьский снег горький пепел. Она стояла посреди клубящегося тумана, чувствуя, как по рукам стекает тёплая липкая кровь. У груди было горячо, стёртые пальцы бережно сжимали что-то мягкое. Пыльные кучевые облака играли похоронный звон миллионам обезображенных кусков человеческих тел.
Микасе хотелось умереть. Быть нигде и ничем. Она знала — у неё ничего не осталось, кроме собственных грехов. «Как же много крови. Как же много крови…»
И она отправилась в путь…
Микаса разомкнула веки, издав беспомощный всхлип. Почти всё лето давние кошмары не возвращались к ней. Но теперь они снова были на страже — гнусные истуканы её страхов и разочарований. Она приложила к груди обе ладони — туда, где во сне было горячо. Слёзы безостановочно стекали с уголков глаз по вискам, теряясь в тёмном ворохе волос. Микаса поднялась, превозмогая рыдания, и побрела к душевой. Отвернула ручки и начала с остервенением мыть до локтей руки. «Хватит, хватит!.. Я больше не могу. Как же больно! Чья это кровь? Скольких я убила?»
— Что с тобой? — раздался за спиной голос Эрена. — Опять кошмары?
— Кровь, — потерянно шепнула она. — Мне её никак не отмыть.
— Кровь? — Эрен с сочувствием поморщился. — Пожалуйста, расскажи…
— Не представляю, как могу кому-то рассказать о таком. — Она вновь спрятала лицо в ладонях и отвернулась.
— Послушай, мы со всем справимся. Позволь мне быть рядом.
— Ты не сможешь мне помочь, — без единой эмоции произнесла Микаса.
Последний день совместного отдыха начался уныло и не предвещал ничего
