привыкай, блять!
Король мира и своих детей!
Радужка больше не твоя! Моя она!
Вчера звонила, смотрела на меня с экрана телефона и такая была сладкая, что я едва не сорвался с палаты! Еле тормознул, помня слова Немого, что все надо делать правильно и что на всякую херню детскую теперь нет мне времени. И прощения.
— Это я решил, — говорит ее отец, — она находится у меня на иждивении, зависит от меня материально и только я буду решать, куда она поедет учиться и что будет делать дальше.
— Ей восемнадцать, а крепостное право у нас отменили в девятнадцатом веке, — перебиваю я его невежливо.
— Слушай, давай начистоту, — господин Солнечный смиряет свой нрав, это прям ощущается на физическом уровне. Сильно хочет меня в пол втоптать, но не может, потому что я — тоже непростой чувак. И я его дочь спас, а это хотя бы минимальные обязательства накладывает, не совсем он сволочь бешеная же. — Она очень молоденькая, не знает жизни совершенно, и возраст как раз такой, что кажется, будто все навсегда. Я не смог ее переубедить… Что это не так. Я вообще не особенно умею с ней разговаривать… Как выяснилось. Раньше мне это не мешало, но тут она уперлась.
Его слова вызывают сладкий горделивый отклик во всем теле.
Моя девочка! Моя поняшка бешеная!
Так, надо держаться, а то от радости сейчас лицо треснет, неудобняк получится…
А господин Солнечный, присев на стул рядом с моей кроватью и поставив локти на колени, продолжает:
— Твоя репутация и твои подвиги говорят сами за себя. Ты поиграешь с ней и… и все. Или она поиграет и тоже все. Сейчас ты можешь думать по-другому, тебе тоже может казаться, что это навсегда, и я даже верю, что ты… испытываешь к ней определенные чувства и думаешь… Но это конечно, пойми. И важно это вовремя осознать и… прекратить. Я не хочу, чтоб моя дочь страдала потом и восстанавливала разрушенную психику. Или становилась матерью в восемнадцать лет. Это не та судьба, которой она достойна.
— Вы не знаете ничего, — срывает меня на грубость, — и не надо лезть. Она хочет быть со мной, я — тоже. И то, что ей восемнадцать, это преимущество, а не недостаток. Она сейчас жить хочет, а не потом! И не по вашей указке!
— А по чьей? Твоей? И как вы планируете жить? У тебя в доме? На шее твоих родителей? Ты же мажор, дегенерат, — отвечает мне так же грубо отец Радужки, — у тебя нихера своего нет, все родительское. И, зная, как ты учишься, как проводишь свободное время, сколько раз в год попадаешь в полицию, как часто валяешься в алкогольном либо наркотическом дурмане, я не позволю, чтоб моя дочь была рядом с таким человеком. Ты в этом году заканчиваешь университет. И что дальше делать будешь? Гонять на своей тачке? Устраивать… Как это?.. Вписки?.. Да, вписки в родительском особняке? Спиваться и скалываться? И ты предлагаешь мне наблюдать, как моя дочь погибает рядом с тобой?
Я молчу, сжимая губы и сдерживаясь изо всех сил, чтоб не заорать, что он не прав! Что я не собираюсь… Что у меня… Блять, а чего у меня?
Видно, тень этих мыслей мелькает в глазах, потому что отец Радужки продолжает давить именно туда:
— Ну а, допустим, твоим родителям в какой-то момент надоест тебя содержать или прикрывать твое сумасбродство? Что дальше будет? Ты поедешь в какую-нибудь закрытую клинику лечиться от передоза или алкоголизма… А моя дочь? Ей что делать? Ты говоришь, что испытывааешщь к ней чувства. Что любишь ее… Так?
Киваю. Так. Так, блять!
— Тогда почему ты не жалеешь ее? Не думаешь о ее будущем? Любовь — это не эгоизм, мальчик, не желание захапать себе побольше. Любовь — это умение находить для того, кого любишь, лучшие варианты и возможности, дарить их ему… Это умение отпускать, если знаешь, что человеку без тебя будет лучше. Как ты думаешь, Раисе без тебя будет лучше? В перспективе? Она поедет учиться, получит профессию… Потом будет работать, нарабатывать опыт, если захочет заняться чем-то своим, то я помогу ей. Направлю. Я воспитывал своих детей с правильным пониманием этого мира. С осознанием того, что за свою хорошую, успешную жизнь нужно сражаться, нужно стремиться к тому, что принесет тебе удовлетворение, даст почувствовать себя нужным, даст толчок к развитию себя, как личности… Они не мажоры, не дети богатея, привыкшие жить на всем готовом. Они — трудяги и умники. И то, что ты возник сейчас на пути моей дочери… Это неправильно, Виталий. И ты, если в самом деле любишь ее, должен это понять и отпустить ее. С тобой она будет падать на дно. А ей надо в небо. Подумай об этом, Виталий.
Он встает и выходит, а я остаюсь.
Смотрю на закрытую дверь палаты и не знаю, что это было.
И что делать, тоже не знаю…
Оживает телефон, я смотрю на фото улыбающейся Радужки. Я ее сфотографировал еще давно, даже до нашего первого раза, издалека…
Радужка улыбается мне так нежно, так весело… И кажется, что все можно сделать ради такой улыбки… Можно… Но вот что именно?
— Ты какого хрена не отвечаешь?
Радужкина мордяха на экране выглядит одновременно сурово и сексуально. Хотя, для меня она в любом виде — чисто ходячий секс.
Смотрю на нее и улыбаюсь.
Волосы разноцветные торчат в разные стороны, глаза — хрусталинки радужные, губы сжаты, щеки розовые… Кукла. Шикарная кукла для взрослых. Эксклюзивной сборки.
Вот только разговорчивая дохера.
— Чего лыбишься? Ну реально, Сомик, я чуть не рванула к тебе, наплевав на все! Папа после такого выверта меня бы точно запер на замок! Не надо усложнять и без того сложную задачу мне!
Говорит так складно…
Блять, когда я от нее другие слова услышу? Когда я снова услышу, как она стонет подо мной?
Сколько можно-то? Вечно трешняк какой-то вокруг нас… И постоянный тупняк. То мой, то ее, то ее родных…
— Ну вот, что молчишь? Але? Сомик? Зависло, что ли?..
— Радужка, расстегни кофту, — хрипло прошу я и тут же затыкаюсь, не веря, что ляпнул такое.
— Блять! — фыркает она, невольно усмехаясь все же, — а я уж напрягаться стала! Думаю, что случилось с Сомиком? А ничего, все в порядке… По-прежнему озабоченный рыб!
— Как назвала? — удивляюсь я. Так меня еще не звали…
— Правильно назвала! — смеется она, — ладно, давай
