наизнанку мои внутренности… мне никто не верит… никто… даже Марлен… Марлен… Марлен… не верит мне.
— Ной, — сказала я беспомощно. И еще раз: — Ной.
Он не реагировал. Я не была уверена, спит ли он, и порой уже не понимала, жив ли он вообще. Я никогда не видела такое безжизненное, каменное лицо. Я больше не могла смотреть на него, рыдая, упала на пол и почувствовала, как мое сердце разбилось на две части: чувство, захлестнувшее меня, было ужаснее, чем все, что я испытывала до сих пор. Это правда. Ной страдал от мании преследования, и я просто не хотела признать, что это так. Судя по его поведению, он действительно видит такие вещи, которые не соответствуют действительности.
Я не знаю, сколько времени я провела, сидя на полу. В какой-то момент его рука выскользнула из-под одеяла и повисла у края кровати. Я взяла ее, включила свет и стала не спеша рассматривать ее с внутренней стороны, а затем взглянула на свою: его рука была прозрачной, моя — бронзовой от света лампы. Я сложила наши руки вместе; его пальцы были толще, чем мои. Вены, сосуды, суставы. Его кровь. Моя кровь.
И тогда у меня возникла сумасшедшая идея.
Словно укушенная насекомым, я вскочила, бросилась к столу и, порывшись в нем, среди нагромождения разных предметов нашла нож для бумаг, очень острый, и, не понимая, что я делаю, провела им по ногтевой пластине его большого пальца, а затем — по своей, причем моя рука даже не дрогнула. Наша кровь смешалась, по его телу пробежала судорога, грудная клетка начала ритмично двигаться. Я прижала наши кровоточащие большие пальцы друг к другу, крепко-крепко, так крепко, что было больно.
Лихорадка Ноя пошла на убыль. Уже на следующий день ему стало значительно лучше. Он встал, против воли сестры Фиделис, и сделал один круг по дому, медленно и на дрожащих ногах, но самостоятельно. Со мной он больше не хотел говорить, и меня это очень смущало и огорчало, однако я не сделала ни малейшего усилия, чтобы вступить с ним в контакт. С чувством выполненного долга я вышла на несколько минут на террасу, чтобы подышать ночным воздухом, и почувствовала, как сильно я была влюблена. Неужели я потеряла его навсегда? Что будет дальше?
Однажды утром — не знаю, сколько дней прошло с тех пор, как я приехала на виллу, — небо окрасилось в другой цвет — не насыщенно-синий, а молочный, почти белый. Солнце ярко сияло, и, пожалуй, никогда еще здесь не было такой невыносимой жары и духоты.
С балкона я увидела Ноя. Он медленно шел в сторону озера, время от времени делая остановки. И все же было удивительно, насколько быстро он выздоровел. Свою тренировку он совершал с огромным усилием воли, всем своим видом давая понять, что на этом пути его ничто не может остановить.
Она мне не поверила… она предала меня, пронеслось в моей голове. Это были действительно его слова?
— Будет сильная гроза, — крикнул мне Виктор и поднялся на крышу, чтобы переложить сломанные кирпичи и отремонтировать громоотвод.
Эта знойная жаркая погода влияла на сестру Фиделис. Она выглядела больной, у нее уже не было сил ходить за Ноем тенью, от чего ему самому, разумеется, было гораздо комфортнее. Что происходило в его душе? Я больше не знала.
Он изо всех сил старался отгородиться от меня. Наш союз был разрушен. Его лицо мне не нравилось — на нем были заметны агрессия, ярость и недоброжелательность. Стена, которую он воздвиг вокруг себя, была толще, чем вначале.
Почему он так поступал со мной? Чего он от меня ожидал? Он действительно думал, что я могла оставить его при смерти? Я должна была уйти? Да, возможно, я могла бы остаться в городе и попросить о помощи своих родителей. Я наверняка смогла бы добиться их согласия, и мы поехали бы на виллу. Там они нашли бы Ноя между жизнью и смертью. И что они сделали бы тогда? Осмотрели бы его? Как это делали многие врачи до них? Я дотронулась до своей руки и вдруг представила себе, что они точно так же стоят в растерянности у его кровати, после того как сестра Фиделис рассказала им его историю. Как будто мои родители были лучше, чем все остальные врачи. Я всегда хотела этого. Родители, которые могут вылечить любую болезнь. Родители, которые никогда не бывают беспомощными. Родители, у которых есть решение любой проблемы. Но они были бы так же бессильны, как и все остальные, как я, как Ной.
В полдень горные вершины оказались в зоне массивного атмосферного фронта. Как по линейке, тучи стеной надвигались на виллу. В вершинах деревьев уже начиналась буря. Застучали ставни. Ансельм и Виктор бегали около виллы, собирая стулья, столы и зонтики, проверяя, готов ли стеклянный дом к большому ненастью, заходили в комнаты, чтобы закрыть окна и мансарды и занести в дом вещи, разбросанные повсюду веники, грабли, горшки и лейки.
Ансельм позволил мне накрыть стол к ужину. Ноя я пока что не видела. Внезапно меня охватил страх. Сегодня что-то случится. Казалось, что все чего-то ждут. Все мы жили как в клетке и не могли найти выход. Во всяком случае, так я думала тогда. Наверное, буря сможет вытащить нас из этой безнадежной ситуации.
Сестра Фиделис пришла к столу, потому что так положено, но почти ничего не ела. Она казалась слабой и хрупкой, как никогда. Только Ансельм был доволен, потому что Ной был в ударе: он проголодался и трижды попросил добавки, не видя удивленных взглядов, обращенных на него. Только теперь я заметила, что он уже не выглядел больным. Когда в нем произошла эта перемена? У него здоровый цвет лица. Это было почти как превращение после концерта: тогда в течение нескольких минут он превратился в смертельно больного, а сейчас — наоборот.
Я больше не могла там находиться и вышла на террасу. Сильный ветер растрепал мои волосы. Первые капли дождя падали на гравий, черные пятна размером с монету 20 центов лежали на горячей каменной лестнице перед входом, предвещая столбы пыли со всех сторон. Как по нажатию кнопки, усилился дождь. Какое счастье после долгой засухи! Неожиданно ко мне подошел Ной. Его глаза были закрыты, в руках он держал зонтик, а по его лицу бисером разлетались капли дождя. Под мокрой футболкой были видны грудная клетка, ребра и пупок.
Ансельм и
