Виктор Сергеевич тем временем сделал едва уловимый жест рукой, и его охрана не стала торопиться следом за ним, да и Димку задержала, а я пошла за Коростылёвым, не совсем представляя, как мне нужно себя с ним вести. Но потом решила, что нужно просто быть самой собой, как советовал Калинин, а дальше видно будет.
С коляской Виктор Сергеевич управлялся весьма ловко и, кажется, своего положения совсем не смущался. Это перед ним люди расступались, причём провожали его весьма заинтересованными взглядами, а не бестактно любопытными.
— Мне нравятся ваши работы, Женя, — сказал Коростылёв, остановившись перед одной из картин.
— Вы сегодня первый человек, который говорит со мной о моих картинах. У меня такое чувство, что все пришли посмотреть на меня.
Он улыбнулся.
— А они и пришли посмотреть на вас. А может, и позлорадствовать. Такое тоже бывает.
— А вы из Москвы специально приехали на мою выставку?
— Вас это удивляет?
— Если честно, то… да.
Он легко развернул коляску и посмотрел на меня весело.
— Правда?
Я пожала плечами.
— Расскажите мне про Европу, Женя, — вдруг попросил он.
— И всё-то вы знаете, — рассмеялась я.
— Я тоже любопытный, каюсь. Мой друг говорит, что если бы не моё любопытство, я был бы жутким занудой. Иногда я люблю позудеть.
— А вы бывали в Европе?
— О, много раз. Но чаще в клиниках европейских, чем просто из удовольствия. И путешествовать в полном смысле этого слова я не могу, всё по пятизвёздочным отелям разъезжаю.
После таких слов очень хотелось извиниться за свою бестактность, но Виктор Сергеевич говорил это не для того, чтобы я его пожалела. Он просто рассказывал, а если и жаловался, то скорее в шутку, поэтому я только рассмеялась над его словами и принялась делиться впечатлениями от своей долгой поездки.
— Я очень люблю Прагу, — сказал Коростылёв, выслушав меня. — До Праги вы добрались?
— К сожалению, нет. Испугалась, что если доберусь туда, то до Нового года точно вернуться домой не сумею.
— Обязательно съездите, потрясающий город. Я всегда останавливаюсь в одном и том же отеле, там из окон потрясающий вид. Знаете, я люблю смотреть в окно, и вид для меня очень важен.
— И для меня, — согласилась я.
Он улыбнулся.
— Я знаю. Может, поэтому я и влюбился в ваши картины? — Виктор Сергеевич сложил руки на животе и стал смотреть на одну из моих картин. — У вас очень красивый город.
— Особенно, Старый город, — подтвердила я.
— Да… Глеб надо мной смеётся всегда. Как офис меняем, так я всех риэлторов довожу до истерики — вид из окна мне шикарный подавай. И это при том, что работаю я в основном дома. А ведь в нашем первом офисе, помнится, окон вообще не было. Вентилятор в углу стоял. — Коростылёв посмотрел на меня и улыбнулся. — Вот так-то. Меняются времена.
Я вежливо кивнула. Потом облизала губы и спросила:
— Вашего друга зовут Глеб?
— Глеб, Глеб… Мне ещё вот эта картина нравится. Откуда у вас такой вид? Я был бы не прочь посмотреть…
— Это с моей крыши, — тихо проговорила я, а на Коростылёва взглянула задумчиво. Интересно, если я поинтересуюсь фамилией этого Глеба, буду выглядеть очень глупо?
— Жаль… Хотя, может, когда-нибудь вы пригласите меня к себе в гости.
— С удовольствием. Но лучше летом. Сейчас крыша снегом завалена.
— Ловлю вас на слове.
Он развернул коляску и поехал обратно к своей охране.
— Я знаю, что вы купили… мои пионы?
— Купил. Подарю их Глебу. Правда, он в живописи не соображает, так что его жилище и кабинет облагораживаю я.
— А Глеб… любит пионы?
Коростылёв на меня странно взглянул. Мы уже приблизились к охранникам и Димке, который смотрел на меня с жадностью и нетерпением, а я ждала ответа от Виктора Сергеевича. Почему-то мне очень важен был его ответ. Хотя, это так глупо…
— Не помню, чтобы он хоть раз в жизни заговаривал со мной о цветах, но кто знает?.. Глеб, ты пионы любишь? Чтобы тебя не вводить в транс, поясню: пионы — это цветы такие.
— Красные люблю, — прозвучал за моей спиной знакомый голос, и я едва удержалась на ногах.
Мартынов был одет в дорогой костюм модного стального оттенка, на нём был белый галстук, а из нагрудного кармана выглядывал шёлковый платочек. Он выглядел респектабельно и разговаривал с моим дядей о политике. А мне улыбался. Вежливо и отстранённо. Как чужой.
Я едва терпела всё это. Видеть его не могла, если честно.
После выставки хотела незаметно улизнуть, но сделать это мне не дали, пришлось ехать вместе со всеми на банкет. В ресторане совсем тяжко стало. Все чему-то радовались, меня поздравляли, вели умные беседы, а мне с трудом удавалось сдерживать внутреннюю дрожь, но я заставляла себя улыбаться. Иногда мы с Глебом случайно сталкивались взглядами, и мне казалось, что внутри меня что-то медленно умирает. Никак не могла поверить в то, что он вернулся.
Не могла поверить, потому что это было не так. Он не вернулся. Он просто приехал, по каким-то своим делам, которые меня не касаются, вот о чём нужно думать. И не смотреть на него. Он же на меня не смотрит… Почти не смотрит.
— Что-то вы загрустили, Женя.
Я посмотрела на Коростылёва и вымученно улыбнулась.
— Устала, наверное… Столько волнений. Надо же, вот и прошла моя первая выставка.
— Да что вы, так говорить не надо. Всё только начинается.
— Хотите сказать, что мне нужно привыкать волноваться?
— Не думаю, что вы всегда будете так волноваться. Человек ко всему приспосабливается. Да и выставки, разве это так важно? Намного важнее вдохновение. Вот без него действительно не прожить. Один раз попробуешь и никогда не забудешь это ощущение. Я прав?
— Наверное. А вы сами пишите?
— Пробовал, но ничего достойного не выходит. А я из тех людей, кто делает либо хорошо, либо никак. Предпочёл остаться ценителем. — Он рассмеялся. — Других судить легче.
Подошёл Димка, приобнял меня за талию, а Виктору Сергеевичу улыбнулся.
— Всё в порядке?
— А что у нас может быть не в порядке? — удивилась я. — Разговариваем.
— Очень хорошо. — Калинин присмотрелся ко мне внимательнее, потом шепнул на ухо: — Ты хорошо себя чувствуешь?
— А что?
— У тебя щёки горят.
Я схватилась за щёки, от прикосновения холодных пальцев на мгновение стало очень приятно.
— Душно, — сказала я, лишь бы от Димкиных расспросов отвязаться.
— Переволновалась, говорит, — подсказал Коростылёв.
— Она любительница попереживать, — улыбнулся Димка. — Правда, милая?
Я одарила его нетерпимым взглядом, но сказать ничего не успела. К нам подошёл Мартынов и с интересом на Калинина уставился. Я занервничала сильнее. А Димка, как назло, сел на своего любимого конька — изо всех сил налаживал деловые контакты.
