– Что вы!
– Мариш, присмотри.
Он шел по коридору к палате жены, бережно прижимая сына к груди. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство радостного восторга.
– Марина, я же разрешил показать ребенка, а не взять! – строго сказал Сабуров.
– Это я виноват. Не ругайте девочку, Николай Алексеевич. Я забрал сына, чтобы показать его жене. Ваши медсестры были добросовестно против.
– Маленький мой… – Тая потянула к сыну руки.
– Черт знает что! – выругался Сабуров и тихо сказал Обнарову на ухо: – Константин Сергеевич, ребенка держите крепче, из рук не выпускайте. Мама пока не готова брать его на руки.
– Я понял, – отозвался Обнаров.
– Даю вам пару минут. Потом, Таисия Андревна, легкий ужин, уколы и отдыхать! – сказал Сабуров и распорядился Марине: – Несите ужин.
– А грудью мне можно кормить? – спросила Тая.
– Сегодня вашего богатыря уже покормили. У нас есть в избытке и материнское молоко и заменители. Не волнуйтесь. А завтра – посмотрим.
Она с умилением смотрела на малыша, осторожно, кончиками пальцев трогала его ручки, щечки, носик, гладила его тельце, и опять плакала.
– Я так ждала тебя, мой хороший… Я так тебя люблю…
Слезы двумя горячими ручейками струились по щекам. Видя возбужденное состояние жены, Обнаров как можно мягче сказал:
– Таечка, давай я отнесу его в детскую. Ему пора спать. Я сейчас вернусь.
– Нет! Я должна насмотреться! – требовательно сказала она.
– Мы теперь каждый день будем видеться. Это же наш сын! Ты устанешь к нему просыпаться ночами, – с улыбкой, как можно спокойнее, сказал Обнаров и передал ребенка Сабурову. – Николай Алексеевич, я с Таей побуду.
– У тебя нет сердца! – выкрикнула она. – Тебе он не нужен! Ты бросил меня одну! Ты и его бросишь! Я не могу видеть тебя! Уходи!!!
Она разрыдалась.
– Таечка, милая моя, все будет хорошо. Завтра тебя переведут в обычную палату, и ты будешь уже вместе с Егором.
– С кем? – прошептала она.
– С Егором. Мы сына так назовем. Как тебе имя?
– Знаешь, я тоже так хотела его назвать.
Он вытер ей слезы. Поцеловал.
– Ты у меня умница! Успокойся. Не надо плакать.
– А вот и ужин, – медсестра внесла накрытый белой салфеткой поднос. – Сегодня куриный бульон и пюре. Вместо чая кипяток с лимоном. Завтра вы сами сможете выбирать меню. Давайте, Таисия Андреевна, я вас покормлю.
– Давайте-ка, я сам, – сказал Обнаров.
Потихоньку, заботливо, с шутками и неизменной улыбкой он кормил жену с ложечки.
Стоя в коридоре, медсестра Марина с благоговением смотрела на них.
– Что, завидуешь? – пошутил подошедший Сабуров.
– Есть все-таки любовь, Николай Алексеевич… – точно под гипнозом, не отводя глаз от Обнаровых, сказала Марина.– Не знаю, – неуверенно ответил тот. – Может быть…
Он ушел от жены только когда она уснула. Сабуров заверил его, что от введенных лекарств она будет спать до утра.
– Меня беспокоит ее эмоциональное состояние, этот перепад настроения, – делился своими опасениями Обнаров, спускаясь вместе с Сабуровым на первый этаж.
– А что вы хотите, дорогой мой Константин Сергеевич? Для обезболивания медицина не придумала ничего, кроме наркотиков.
– Вы колете Тае наркотики?
– А как иначе купировать болевой синдром? Так что, когда действие препарата заканчивается, это отражается на эмоциональном фоне. Немотивированная агрессия. Вы должны это перетерпеть.
– Я перетерплю. А слезы?
– Ну-у, батенька! Постстрессовое состояние. Роды – это сильный стресс. К тому же ДТП. Вас ждала, опять же, сколько времени… Нервы, нервы, нервы… Это пройдет. Все это не серьезно. Так что приходите завтра, часам к десяти-одиннадцати. Ночью спите спокойно. И – мои поздравления!
Они обменялись крепким рукопожатием.
– Вам прямо по коридору. Первая стеклянная дверь направо.
– Я помню. До свидания.
В приемном покое было тихо.
– Андрей Валентинович уехал? – спросил Обнаров у медсестры.
– Он на крыльце, курит.
Шалобасов сидел на ступеньках крыльца и курил с философским видом мудреца.
– Ну, что молчишь, сволочь? – не оборачиваясь, почти грубо спросил он Обнарова.
Обнаров потянулся, запустил руки в карманы, запрокинул голову и прищурился, глядя на еще яркое, стремящееся к закату солнце.
– Андрюх, – буднично начал он, – у меня сын родился…
Шалобасов рывком поднялся, тут же оказался рядом и, сжав руки в кулаки, набрав в легкие воздуха, в бесшабашной радости что есть мочи они завопили: «А-а-а-а-а-а-а!!!!!!»
Потом были крепкие мужские объятия, поздравления и вновь бесшабашный вопль восторга.Счастливые, они не замечали фоторепортеров, удобно устроившихся за живой изгородью на газоне. Уже сегодня событие пустят в тираж.
На набережной Москва-реки было свежо и тихо. В небе висела полная рыжая луна, и лунная дорожка заканчивалась (или начиналась) прямо у их ног. Обнаров и Шалобасов сидели на нагретых за день солнцем гранитных ступеньках и, дымя сигаретами, созерцали величественно-прекрасный вид ночной Москвы.
– Ты как думаешь, Егор вырастет, кем будет? – после выпитого стараясь тщательно выговаривать слова, спросил Шалобасов.
– Главное, чтобы человеком хорошим стал, конкретным мужиком, как ты, Андрюха! – Обнаров обнял за плечи Шалобасова. – Давай за это выпьем.
– А давай!
На импровизированном столике, сделанном из разорванного бумажного пакета для продуктов, стояла водка, закуска, приготовленная по их просьбе в ресторане «на вынос». Другой такой же пакет стоял рядом, он был тоже наполнен закусками, но до него пока очередь не дошла. Они душевно посидели в ресторане, но их вдруг потянуло на свежий воздух, и обязательно с видом на Москва-реку. Покинув ресторан, они пришли сюда, на набережную.
Неверной рукой Обнаров разлил водку по рюмкам. На рюмках они решительно настояли, так как, по убеждению обоих, пить из пластиковых стаканов – прямой путь к алкоголизму.
– За Егора!
– За Егора Константиновича! – уточнил Шалобасов.
– Принимается!
Они выпили, обнялись.
– Жалко, гитары нет, – сказал Обнаров. – Я бы сейчас, Андрюха, чего-нибудь сбацал! Для нее. Про нее. Сердце музыки просит.
– Давай за твою жену. Пусть у вас все будет хорошо!
– Э-э! Граждане! – донеслось откуда-то сверху. – Почему общественный порядок нарушаем? Почему распиваем в общественном месте?
