Шалобасов и Обнаров обернулись на голос, попытались разглядеть говорившего, но сквозь парапет были видны только работающие милицейские «мигалки».
– Моя милиция… – констатировал Шалобасов.
Обнаров изящно перехватил сигарету кончиками пальцев и крикнул:
– Мужики, у вас гитара есть?
Наверху раздался возглас изумления, и две фигуры в форме стали спускаться к месту пикника.
Обнаров налил себе и Шалобасову, не обращая внимания на стражей порядка, звонко коснулся своей рюмкой рюмки Шалобасова.
– За мою жену. Я очень ее люблю. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
– Давай.
Выпили.
– На. Закуси.
Обнаров положил в рот Шалобасову веточку петрушки.
– Фу! Ё-ё! Не люблю я эту гадость, – поморщился Шалобасов, пережевывая петрушку. – Мы же с тобой мясо брали. Где мясо-то?
– Ну-у-у… Не взяли, значит!
– Так-так! Пируем? В общественном месте… – сказал один из подошедших стражей порядка.
– О, мужики! Гитару принесли? Давай сюда! – не глядя на милиционеров, махнул рукой Обнаров.
– Какую гитару?
– Все давай. Разберемся! – рассмеялся Обнаров, разливая водку по рюмкам.
– Я не понял. В обезьянник поедем или штраф на месте заплатим? Можно водкой.
– Ты это кому сейчас? – спросил Обнаров, выпустив сигаретный дым в лицо склонившемуся над ним сержанту.
– Так, сворачиваемся. Сворачиваемся, гаврики!
– Ребята, у человека сын сегодня родился. Сын! Понимаете! – объяснял Шалобасов, тыча пальцем в Обнарова. – Радость же! Елки-моталки! Вы же тоже мужики, понять должны. Может по пять капелек, а? За новорожденного! – попытался решить все миром Шалобасов.
– Не положено, – неуверенно ответил все тот же сержант. – Поднимайтесь. Оформляться поедем, раз других предложений у вас нет. Вот народ жадный пошел! Лучше ночь в обезьяннике, чем менту на сигареты. Подъем!
Сержант ногой пнул в спину Шалобасова.
– Отставить, сержант! Смирно, сукины дети!
Молниеносно поднявшись, Обнаров стоял сейчас перед замершими по стойке смирно милиционерами и, свирепо вращая глазами, смотрел то на одного, то на другого.
– Почему покинули зону патрулирования? – отчеканил он жестким, командным голосом. – Почему Федеральный закон «О милиции» и «Наставление по порядку несения патрульно-постовой службы» нарушаем?! Почему вымогаем взятку у гражданина, охранять и защищать права которого давали присягу? И как разговариваем с офицером убойного отдела майором Разовым?! Молокососы… Кто вас в народ пустил, вашу мать?! Фамилии!
– Старший сержант Орешкин!
– Сержант Соколов!
– Простите, товарищ майор! Не признали, – чуть испуганно сказал Орешкин. – Мы думали… Думали…
– Вы же в Питере… – подсказал Соколов…
– «В Питере…» Гитару мне. Быстро! Из-под земли! – процедил Обнаров. – Я долго ждать не люблю. Дважды повторять не умею!
Милиционеры испарились также внезапно, как и появились.
Шалобасов обнял друга за плечи, указал вдаль уже нетвердой рукой.
– Костик, вечер-то какой… – с наслаждением он втянул носом уже прохладный воздух. – Да-а… У нашего народа три идола: Штирлиц, Жеглов и твой Миша Разов. Вспомни, чертяка, за Разова тебе сам министр внутренних дел руку жал, медаль вручал и звание почетного сотрудника МВД присвоил. Лично в программе «Время» видел.
– Было… – просто сказал Обнаров.
– Так давай выпьем за нашего земляка-питерца! За Мишку Разова!
– Давай!
– Ну, черт бы ее побрал, эту милицию!
Не успели Обнаров и Шалобасов выпить по паре рюмок и отведать все-таки обнаруженного во втором бумажном пакете мяса, как набережная озарилась огнями многочисленных милицейских «мигалок». Солидный отряд человек в двадцать по ступенькам спускался к ним.
– Костя, для двоих не многовато? – неуверенно поинтересовался Шалобасов.
– В самый раз, Андрюха. Вставай, разомнем косточки. Как в старые добрые времена…
Но милиционеры вели себя мирно. Шедшие впереди несли огромный букет цветов и громадную игрушечную собаку. Подойдя, процессия остановилась. Бравый подполковник шагнул вперед.
– Смирно! – рявкнул он, и голос полетел эхом в гулкой ночи. – Равнение на середину!
Подполковник шагнул к Обнарову, взял под козырек.
– Товарищ майор, позвольте от лица всего личного состава сорок восьмого отделения милиции сердечно поздравить вас с рождением сына! Майор Разов для нас всегда есть, был и будет примером служения долгу, примером чести и мужества! – он улыбнулся, тепло и просто, и уже проникновенным, а не казенным голосом продолжил: – Константин Сергеевич, мы искренне рады за вас. Вы – настоящий! И опер ваш Миша Разов – настоящий. Он живой. Он как мы. И он пример для нас, потому что всегда помнит о долге и чести. Мы желаем здоровья и счастья вашему сынишке, и жене, и вам. Примите, пожалуйста, от нас в подарок этого пса. Пусть он стережет счастье в вашем доме!
Кто-то вручил Обнарову тяжеленный букет роз. Обнаров растерянно и растроганно смотрел на ребят.
– Андрюха, это называется «тихо посидели»! Спасибо! Спасибо, ребята! Спасибо вам! Не ожидал. Тронут до глубины души! Это самый дорогой подарок в моей жизни. Ей-богу! Вот ради таких моментов я готов жить и работать!
Милиционеры одобрительно зааплодировали.
– Константин Сергеевич, вот гитара! – старший сержант Орешкин передал гитару Обнарову. – Как вы приказывали. Пожалуйста, спойте нам что-нибудь. Вы так поете здорово!
Обнаров взял гитару, пробежал пальцами по струнам, чуть подстроил и, присев на парапет, запел. Он пел об офицерской чести, о мужестве, о дружбе, он пел о трагических моментах в их нелегкой и опасной работе, он пел о них и, конечно же, он пел о любви и о той, единственной, что всегда ждет и примет и на коне, и в рубище.
Домой возвращались уже под утро, сидя в обнимку на заднем сиденье милицейского «Форда», с гитарой, цветами и огромной игрушечной собакой на коленях. Сзади с «мигалками» тянулся почетный эскорт.
– Костик, счастливый ты мужик! – сказал Шалобасов.
– Да.
– Все легко у тебя и красиво.
– Да!
– Не боишься?
– Не-а.
– Честно?– Андрюха, у меня же сын родился! Теперь мне сам черт не брат!
Пузатый хрустальный графин с водой стоял на окне. Пробившийся сквозь густую листву луч солнца упал на хрусталь графина и разлетелся по комнате мириадами крошечных радуг. Семицветные зайчики скользили по стене, по потолку. Тая сосредоточенно наблюдала за ними.
